Слезы, летящие к небу

И в браке эта сила действует, может быть даже, разрушительнее, чем где бы то ни было. В самом деле: супруги стали в браке единым существом, не знают, где кончается она и начинается он; но каждый из них принес в это единство свои духовные болячки. Поэтому обоим придется ощутить на себе этот груз «самости» своего избранника, его эгоизма и внутренней испорченности. Две «самости» начинают разрывать единство любящих людей изнутри. Любая ссора грозит превратиться в катастрофу, потому что, обижая супруга, человек, по сути, наносит рану самому себе. Брак делает взаимопроникновение двух людей почти абсолютным, а два эгоизма мучают эту единую плоть, используя самые незначительные причины для ссоры.

Такая духовная коррозия может незаметно подточить и уничтожить самую горячую любовь. И сохранить ее можно лишь с Божией помощью.

То, что сильнее смерти

Вот здесь и становится понятно, зачем нужны дары благодати, которые муж и жена получают в Таинстве брака. Для христиан любовь – не абстрактная субстанция, разлитая в воздухе. Это, скорее, способ бытия, уподобляющий человека Богу, который Сам есть – Любовь. И если супруги-христиане видят, что их грехи убивают в них способность к этому Богоподобному бытию, они знают, чем лечить этот недуг. Причащаясь в Таинстве Евхаристии пречистых Тела и Крови Христовых, члены Церкви непостижимым образом соединяют себя со Христом. И получают силы дальше бороться за свою любовь с собственным эгоизмом. А Венчание открывает для супругов возможность совместно приступать к Евхаристической чаше.

И если в обычном браке муж и жена вынуждены сами, из последних сил пытаться пронести свою любовь сквозь житейские бури и катаклизмы, то в христианском браке гарантия единства мужа и жены – в единении их со Христом, подающим им терпение и кротость, способность уступать в спорах и нести тяготы друг друга.

А чтобы окончательно понять разницу между Церковным браком и гражданским, следует просто посмотреть, каковы же свойства любви, подаваемой Христом верующим супругам. Апостол Павел пишет: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1Кор. 13, 4–7).

Пусть любой человек, сколь бы скептически он ни относился к христианству, попытается примерить эти характеристики к своему чувству. И стазу станет ясно, почему человеческая любовь так уязвима и хрупка, а Божественная – сильнее смерти.

И «Ты» и «Я» – перекипевший сон,

Растаявший в невыразимом Свете.

Мы встретимся за гранями времен,

Счастливые, обласканные дети.

(А. Белый)

В христианском браке муж и жена верят, что даже физическая смерть не разрывает единства их любви, и что, по слову святителя Иоанна Златоуста, «…в будущем веке верные супруги безбоязненно встретятся и будут пребывать вечно со Христом и друг другом в великой радости» .

Нет в жизни счастья?

«Нет в жизни счастья» – несколько десятилетий назад синие пороховые татуировки с этой надписью частенько можно было увидеть в пляжный сезон на разрисованных организмах бывалых «сидельцев». И нельзя сказать, чтобы этот упаднический девиз выражал позицию одних лишь разочаровавшихся в жизни уголовников. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитые пушкинские строки: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». По сути – тот же пессимизм, само существование счастья здесь даже не ставится под сомнение, а прямо отрицается.

В духовном смысле между великим русским поэтом и татуированной шпаной – дистанция огромного размера, но каждый из нас, наверное, может определить свое место на этой дистанции между крайними ее точками. И у каждого найдется достаточно поводов усомниться в принципиальной достижимости счастья.

Получается какая-то парадоксальная ситуация: ведь все, абсолютно все люди стремятся к счастью, все считают его главной целью и смыслом своей жизни, стараются изо всех сил, порой рискуют, идут на лишения и жертвы ради того, чтобы стать счастливыми. А в результате – разочарование… Даже у Пушкина.