Слепой. Выстрелы в темноте

Брателло приложил все силы, чтобы быстро выбраться из гроба, в который обратилось средство передвижения. Утирая кровь с лица, посеченного осколками стекла, он осознал, что случилось самое худшее.

Его талант теперь бесполезен, и преимущество утрачено. Он не умеет ни резво бегать, ни метко стрелять. Не смог оторваться, имея тачку под задницей, а теперь и подавно будет трудно.

Выглянув из окна торгового павильона, он выстрелил в тормозящий рядом «фольксваген». Стекло в паутине трещин только и ждало очередного сотрясения, чтобы осыпаться мелкой крошкой. Чье-то лицо упало вниз, как мишень в тире.

Выскочив через дыру, пробитую собственной машиной, он в три судорожных неумелых прыжка преодолел расстояние до края склона. Приготовился кубарем скатиться вниз, но в последний момент заметил, что склон укреплен бетонными плитами, и просто сел, вытянув ноги вперед. Раньше, чем он доехал таким макаром до конца, кто-то из противников оказался наверху, у края, и выстрелил ему в спину. Пуля попала в плечо. Но вместо того, чтобы притормозить Брателло, ранение еще больше его подхлестнуло.

Никогда в жизни он так не боялся, никогда так не выкладывался. Ноги вязли в грязи, заросшей высокой травой. Омерзительный запах собственной крови забивал все остальные.

Из-за этого запаха и боли Брателло чувствовал себя на пограничной полосе между жизнью и небытием. Его уже начали выпихивать на ту сторону, и сейчас нужно было нелегалом прорваться обратно.

Сзади продолжали стрелять. Он нагнулся так низко, как только мог. Иногда упирался в грязь руками и передвигался на четвереньках. Страх словно отбросил его на миллионы лет назад, и такой «бег» оказался вполне нормальным.

* * *

– Что ты делаешь?

Дверь в санузел не запиралась изнутри. Напуганная слишком долгим отсутствием мужа, Ольга постучала и окликнула его.

– Все хорошо. Оставь меня в покое, – ответил Никита Анатольевич каким-то чужим сдавленным голосом.

«С сердцем стало плохо на нервной почве? – забеспокоилась жена. – Ушел с глаз, чтобы нас не тревожить?»

Проблем с сердцем у Абросимова-старшего до сих пор не было. Но ведь и семью никто до сих пор не похищал. От такой напасти кого хочешь может прихватить.

Ольга не торопилась возвращаться на диван. Постояла немного и тихонько приоткрыла дверь. Муж стоял на коленях перед унитазом, почти упершись лбом в деревянный стульчак.

– Господи, Никита, – шагнула к нему Ольга. – Тебе плохо, тебя тошнит?

Абросимов поднял на нее странный, никогда прежде не виденный ею взгляд и медленно, будто нащупывая звуки, произнес:

– Я ведь просил не входить.

– Надо потребовать у них лекарство – в конце концов, они ведь очень даже заинтересованы в твоем здоровье. Пусть съездят в дежурную аптеку.

– Со мной все в порядке, – в полном противоречии со своими словами Абросимов-старший тяжело поднялся с колен.

– Ты уверен?

Он кивнул, глядя на жену с откровенной неприязнью. Ольга и раньше подозревала, что Никита стал относиться к ней более чем прохладно. Это вполне ее устраивало, поскольку ее собственное отношение к мужу было таким же. Год за годом оба вели себя достойно, не опускаясь до мелких стычек и ссор. Но теперь Ольга невольно поежилась от недвусмысленного взгляда супруга.

– А я вот не уверена, – продолжила она по инерции. – Мы не должны ничего друг от друга скрывать, нам сейчас важно…

Неожиданно он взял ее руку и поднес к губам.

– Прости.

Никогда в жизни он не просил прощения и не целовал ей руку. Если бы Абросимов сейчас дал жене пощечину, она бы испытала меньший шок.

Ольга попыталась вырвать руку, но он держал ее крепко.

«Господи, неужели все так плохо?» – с ужасом подумала она.

Муж снова опустился на колени, обхватил руками ее ноги и уткнулся лицом в платье.

– Что там у вас? – с деланым равнодушием осведомилась из комнаты Даша.

– Ничего особенного. Папа говорит, что с ним все в порядке.

Ольга знала мужа как человека твердого, практически лишенного слабостей, на которых можно было бы сыграть. Часто она досадовала по этому поводу, но в целом уважала такое мужское качество. Понимала, что без спокойной, лишенной эмоций твердости муж никогда бы не состоялся как крупный бизнесмен.

Подсознательно она еще с прошлого года, с начала черной или по крайней мере темно-серой полосы, ждала срыва. Временами сдержанность Никиты давила, от его спокойствия становилось не по себе. Ольга почувствовала бы облегчение, если б он однажды взорвался и, краснея и брызгая слюной, швырнул что-нибудь о стену.

Но такого, как теперь, она не ожидала от мужа ни при каких обстоятельствах. Самое ужасное – его поведение не выглядело истеричным припадком. Он казался спокойным, не плакал, ничего не говорил. Все выглядело так, словно он знает: через час-другой их придут убивать.

– Прости и ты меня, – произнесла она, как отвечают приветствием на приветствие. – Может быть, вернемся в комнату? Или ты пока не хочешь?

– Конечно, вернемся.

На этот раз он встал с колен гораздо живее и стал зачем-то мыть руки, будто испачкал их о платье жены.

* * *