Слепой секундант

— Венецкие о любви говорят, — сказала Гиацинта, — а мне не слышно. Какая обида!.. Я, наверно, никогда замуж не выйду. Как быть замужем, когда ты на сцене то одному, то другому в вечной верности клянешься? А мужу-то что останется? На сцене Хорев или Британикюс — в латах сверкающих, в шлеме с перьями, а муж дома — в шлафроке, и колпаке, и в сбитых пантуфлях! Господин Соломин, что вы смеетесь? Так и быть! Я в старых девках не останусь — ежели он будет на вас похож!..

— Жить мы тут, что ли, собрались? — ворчливо сказал Еремей. — Убираться надо!

— И впрямь… — тут только до Андрея дошло, что все ждут его приказания. — Какого черта?! Едем!

Догонять их никто не осмелился.

* * *

После ночного буйства наступило отрезвление — и у Соломина тоже. Пожар во всей этой авантюре был явно лишним. Но, спрашивая себя, был ли иной способ уничтожить тайники с их содержимым, Андрей сам себе же и отвечал: нет, другого способа не было. Он был готов держать ответ за нападение на куликовскую дачу — но как сделать, чтобы все неприятности посыпались только на его голову, минуя Венецкого, Валера, Граве, Еремея, охотников?

Пленник, пока не придумали ничего лучше, сидел в чулане и время от времени грозился оттуда казематами Петропавловской крепости, узилищами Шлиссельбурга, Зерентуйскими каторжными рудниками, намекал также, что он — исполнитель, а за его спиной — некто могущественный. В его положении легко было врать — больше ему ничего не оставалось, и все же…

— Уж больно он весел, — заметил Валер. — Может, с горя рехнулся?

— А может, не все опасные бумаги в том доме хранил? — Андрей задумался. — Может, что-то и в столице, а где — Бог весть… И не вынырнуло бы!

— Евгения?

— А если кто-то еще у него на посылках? Мне не дает покоя мысль, что во всей этой истории как-то замешаны федосеевцы и Гатчина. Неспроста же тот Клушин поселился в богадельне, туда кого попало не пустят. А сами мы до правды не докопаемся. Скажите, сударь, может ли ваша Элиза узнать одну вещь?

— Для вас — постарается.

— Где сейчас господин Архаров?

— Я сейчас же ей напишу.

Граф Венецкий тем временем съездил в полк — надо ж было поздравить с Пасхой начальство и сослуживцев. Вернувшись, рассказал: в столице уже известно про пожар, государыня весьма сердита, виновников будут искать со всей дотошностью.

Андрей вызвал Машу:

— Я буду тебе диктовать донесение.

Диктовка оказалась долгим и муторным делом, многое пришлось переписывать заново. Наконец образовалась стопка листков ин-октаво[26] чуть ли не в палец толщиной. Маша сварила из муки с водой клейстер и сама изготовила папку с завязочками, чтобы все это добро не растерять.

Два дня спустя, в среду, привезли от Элизы ответ — тверской и новгородский наместник Николай Петрович Архаров в столице, прибыл на несколько дней поздравить государыню, остановился в таком месте, которое даже самые благонадежные и законопослушные петербуржцы стараются обойти за три версты, — в доме Шешковского, на углу Садовой и Итальянской. Им с начальником Тайной экспедиции было о чем потолковать и что вспомнить. Ну, хоть тот же Пугачевский бунт, когда Архаров, тогдашний московский обер-полицмейстер, вместе с градоначальником Москвы князем Волконским, успешно готовил город для отражения нападения. Шешковский же прибыл чуть позднее — допрашивать пленного Пугачева.

— Государыня всегда в трудных случаях, не полагаясь на Рылеева, Архарову пишет, — с пасмурным видом сказал Валер. — Вся столица смеется — полицмейстер у нас для декорации…

— Ну, значит, к нему мне и ехать, — решил Андрей.

— Там же Шешковский!

— Один черт.

Андрей хотел еще раз поговорить с Куликовым — авось мусью Аноним скажет что вразумительное. Однако пленник тоже отличался упрямством, да еще стал требовать к себе Евгению, одновременно крича, что ее убили, а труп под лед спустили. Слушать это не было никакой возможности, и Андрей решил — пусть теперь с Куликовым Шешковский толкует.

Ему еще пришлось мирить Валера с Гиацинтой — дочка не понимала никаких намеков на его отцовство, уезжать из Екатерингофа не желала, утверждала, что вполне может тут жить под покровительством юной графини Венецкой, а Валер уверял, что покровительство она использует той во вред — убедит Машу искать знакомств в театральном мире.

Следующий день оказался ужасен — опять приморозило, дорога стала как лед, ближе к полудню пролился ледяной дождь. Сама природа говорила: Соломин, отложи свое покаяние еще на день. В пятницу выглянуло солнце и появилась слякоть. Передвигаться по ней было опасно, она скрывала ледяные колдобины, но больше ждать Андрей не мог — человеческое сердце имеет предел выносливости, и он чувствовал, что уже почти достиг предела.

Возок, выдержав столько испытаний, уже почти разваливался. Венецкий предложил ехать в своих санях, даже сам довез. Он, что греха таить, вздохнул с облегчением, когда Еремей помог питомцу выйти, и нерешительно спросил:

— Как дальше быть?

Андрей понял: граф совершенно не уверен, что капитана Соломина вообще когда-либо выпустят на волю, и хочет знать, заезжать ли за ним.