Слепой. Один в темноте

Глеб взял себе за труд проверить это утверждение и убедился, что указанный кабинет действительно заперт и, как водится в подобных местах, опечатан пластилиновой печатью. Это меняло дело, но не настолько, чтобы устранить необходимость дальнейшей проверки. И Глеб принялся слоняться по коридорам, хватая людей в синих кителях и цивильных пиджаках за рукава, заглядывая в кабинеты и приставая ко всем встречным и поперечным с расспросами. Сотрудники прокуратуры – не старушки у подъезда, и на расспросы реагировали с вполне закономерной и легко предсказуемой подозрительностью. Однако менее чем за час, изрядно всем надоев, Глеб выяснил следующее: истекшие сутки следователь Кузнецов действительно провел на дежурстве – здесь, в этом здании, откуда трижды выезжал для осмотра места происшествия в составе следственной группы и дважды отлучался в кафе за углом, оба раза отсутствуя не более чем полчаса. Таким образом, на весь вчерашний день и всю минувшую ночь у Кузнецова было железное, несокрушимое алиби.

Учительницу Волкову и программиста Кришну убил не он. И, поостыв, Глеб понял, что об этом можно было догадаться с самого начала. В такой короткий срок проведать о роли, которую сыграл в его судьбе Кришна, Кузнецов мог только чудом, а если бы он хотел обезопасить себя, устранив учительницу, то сделал бы это давным-давно, не дожидаясь, пока она его выдаст.

Глеб подозревал, что знает, кто повинен в этих смертях. Это открытие его немного опечалило: он думал, что внешняя разведка работает тоньше, и испытывал к профессионализму начальника службы безопасности Кривошеина определенное уважение. Теперь это уважение таяло, как ночной туман под лучами восходящего солнца, но Глеб решил быть последовательным и, коль скоро все равно очутился здесь и привлек к себе внимание, раздобыть о своем «конкуренте» побольше информации.

Прокурор района оказался седовласым и добродушным с виду мешком дерьма с хорошо поставленной речью и достойной истинного дипломата манерой болтать без умолку, ничего при этом не говоря. Глеб, которому было не до дипломатии, отказался от предложенных напитков и, не особенно деликатно прервав разглагольствования симпатичного Степана Кузьмича, коротко и ясно объяснил, чего именно хочет. Степан Кузьмич в мгновение ока преобразился, перестав быть таким уж симпатичным, и заявил, что это исключено – безоговорочно, полностью, раз и навсегда. Глеб проявил настойчивость, и господин старший советник юстиции, явно не привыкший к тому, чтобы ему перечили, немедленно перешел на повышенные тона. Глеб терпеливо переждал грохочущий шквал эмоциональных, хотя и довольно бессвязных ссылок на российское законодательство, неприкосновенность и независимость надзорных органов и прочие страшные вещи. А когда Степан Кузьмич обессилел от собственного крика и сделал паузу, чтобы перевести дух, спокойно и негромко намекнул, что представители надзорных органов, сознательно препятствующие работе органов государственной безопасности, рискуют уйти на пенсию раньше положенного срока и без тех почестей, которые причитались бы им в случае, если бы упомянутые представители были хоть чуточку умнее.

Удар пришелся в уязвимое место, и вскоре на стол перед Глебом легла серая картонная папка с личным делом следователя Кузнецова. Ознакомившись с этим любопытным документом, Глеб снова подумал: ай да парень!

Биография Андрея Николаевича Кузнецова отнюдь не выглядела цепью случайностей, преимущественно несчастливых, которую обычно представляет собой жизнеописание выросшего в детском доме сироты. Напротив, она сильно напоминала сознательно управляемый, недурно спланированный процесс поступательного продвижения к намеченной цели. Поражало то, что цель была поставлена, а процесс спланирован, вероятнее всего, в ту самую ночь, когда Валерка Торопов в слезах убежал из дома своего дядюшки-педофила – то есть когда парню было всего-навсего десять лет. Уже тогда он действовал с последовательностью и упорством, на которые способен далеко не каждый взрослый, и это было воистину удивительно.

Достоверная, документально подтвержденная часть этой биографии начиналась с двенадцати с половиной лет, когда будущий следователь Кузнецов поступил в столичный приемник-распределитель, а оттуда – в детский дом. Все, что происходило до этого, было записано с его слов и представляло собой явное, хотя и ладно скроенное, вранье. Парень всегда знал, что делает. Он хорошо учился, отличался примерным поведением, и, несмотря на непопулярный у приемных родителей подростковый возраст, его таки усыновили. Причем сделал это не кто-нибудь, а бездетный полковник МУРа Кузнецов, у которого уже тогда сильно болела жена. Таким образом, будущий маньяк получил все, в чем нуждался: семью, в которой стал единственным ребенком, материальное благополучие, квартиру в Москве и почти гарантированное поступление на юридический факультет. А заодно, в лице приемного папаши, грамотного наставника, который наверняка, вольно или невольно, обучил его некоторым маленьким хитростям старой, как мир, игры в «сыщика и вора».