Слепой. Обратной дороги нет

– Эк, удивил, – сказал Потапчук, отметив про себя, что Слепому удалось-таки втянуть его в пустопорожний спор. – Так всегда было. И еще, наверное, долго будет.

– Вот я и говорю: волкам закон не писан, а овцам даже брыкаться запрещают.

Федор Филиппович сердито крякнул, поморщился и посмотрел на часы.

– У нас еще четыре минуты, – сказал Глеб, который все еще разглядывал себя в зеркало. Честно говоря, выглядел он в своем сером комбинезоне действительно не ахти – ни дать ни взять, американский или там французский мусорщик при исполнении. – А потом, увы, придется ехать, если не хотим опоздать.

– Без тебя машина не уедет, не беспокойся, – проворчал генерал.

– Не хотелось бы злить напарника в первый же день, – сказал Глеб. – Он и так не очень-то мне рад. Суровый мужчина! Форменный допрос мне устроил: сколько лет за рулем, да какой класс, да бывал ли за границей… Я сказал, что не бывал, и теперь он мне, как бы это сказать… ну, покровительствует, что ли. В общем, опекает неопытного юнца, учит уму-разуму, на путь истинный наставляет. Опоздаю – он мне такую головомойку устроит!

– Дай бог, чтоб это была самая большая твоя неприятность за весь рейс, – от души пожелал Федор Филиппович. – Что ты сказал Ирине?

– Которой? – спросил Глеб.

Он опять дурачился.

– Ирина Константиновна и так знает, куда ты едешь, – терпеливо произнес Федор Филиппович. – Мне интересно, что ты сказал жене.

– Раньше это вас не интересовало, – заметил Сиверов.

– А теперь интересует, – не вдаваясь в подробности, отрезал Потапчук.

Слепой невесело усмехнулся. Причина генеральского любопытства была ему, конечно же, ясна, хотя сам Федор Филиппович ни за что не признался бы даже себе, что просто-напросто боится. Боится, как бы прощальный разговор Глеба с Ириной Быстрицкой не стал последним…

– Ничего я ей не сказал, – признался Сиверов. – Как всегда. Да она и не спрашивала: надо – значит, надо, и никаких разговоров. Как в армии.

Федор Филиппович снова огорченно крякнул и посмотрел на часы.

– Да, – сказал Глеб, – пора.

Он взял стоявшую в кресле спортивную сумку и забросил на плечо широкий матерчатый ремень. Сумка выглядела легкой, хотя обычно, отправляясь в дальний путь, Глеб брал с собой целую кучу стреляющего железа. Впрочем, в последнее время он как-то научился обходиться без этого – повзрослел, что ли? Или жизнь как-то незаметно переменилась таким образом, что у Федора Филипповича почти отпала нужда в опытном ликвидаторе, зато возникла острая потребность в человеке, которому можно доверять? «То есть получается, что я его берегу, – с горькой иронией подумал генерал. – Да-а, это мощно завернуто! Если б меня кто-то так берег и опекал, я б такому опекуну давно уже башку отвинтил».

Сиверов уже стоял в дверях и с ожиданием смотрел на него: дескать, ну, чего стал? Федор Филиппович поймал себя на том, что ждет от Глеба каких-то особенных, прощальных слов, и мысленно одернул себя: ишь чего выдумал! Я тебе покажу прощаться! Все будет нормально, держите нервишки в узде, товарищ генерал…

Тяжелая стальная дверь закрылась за ними с глухим, каким-то похоронным стуком. Глеб четырежды повернул ключ, вгоняя в гнезда толстые ригели крабового замка, и небрежно, как ни в чем не бывало, бросил ключ в карман комбинезона. Федор Филиппович подумал: в случае чего в квартиру без автогена не попадешь – и тут же суеверно отогнал эту мысль.

Уже внизу, перед тем как сесть в машину, Глеб, угадав, о чем думает генерал, сказал:

– Да не волнуйтесь вы так, Федор Филиппович! Все будет нормально, я вам обещаю! Кто вам сказал, что все эти ужасы, которых мы с вами тут понавыдумывали, существуют на самом деле? Прогуляюсь до Рима и вернусь. Это ж не задание, а турпоездка!

– Это я уже где-то слышал, – вяло напомнил Потапчук. – Помнится, то же самое ты говорил зимой, перед отъездом в Австрию.

– Так то была Австрия, – легкомысленно откликнулся Глеб.

Он пожал Федору Филипповичу руку, бросил сумку на заднее сиденье такси, уселся сам и захлопнул дверцу. Машина зафырчала, выплюнула из выхлопной трубы облако сизого дыма и покатилась по тенистому, заросшему высокими старыми липами двору.

* * *

По телевизору показывали повтор юмористического шоу. Раньше эта программа Степану Денисовичу нравилась чуть ли не больше футбола, но сегодня ужимки телевизионных клоунов его только раздражали: были они какие-то совсем не смешные и предельно глупые. А ведь именно над этой серией он, помнится, хохотал до упаду – так, что выплеснул себе на грудь полстакана водки. Выходит, дело было не в шоу, а в настроении.