Следы на воде (СИ)

       Совершенный, не мне вам говорить, кем быть. Просто подумайте ибо решение будет окончательным.

      Ангел улыбнулся и вынул из нагрудного кармана очки. Аккуратно надел их, поправил волосы и сказал:

       Если вас интересует судьба Узиля, то он жив и здоров, правда огреб не по-детски, если выражаться, как люди

      Тута дверь бесцеремонно рванули и открыли. Корат исчез с легким хлопком, отразившись, видимо, в собственный очках, а Алина увидела родителей.

      В гневе. И в ужасе.

      Еще она увидела то жаль, что не в человеческих силах было испаряться по-ангельски в иные миры. Сердце стукнуло и обрушилось куда-то в невообразимую глубину, чтобы вернуться после семисекундной паузы и задолбить в ребра с бешеной скоростью, срывая дыхание.

      Мама держала в руках дневник Алины, и ее лицо было просто неописуемым. Из зала вышел Миша, глядя изумленно и непонимающе.

       Готово дело, сказала мама. Спятила.

      И из ее глаз хлынули слезы.

* * *

      Алине хотелось умереть.

      Жизнь в психиатрической клинике не давала такой возможности.

      Дурка была хорошая, одна из лучших в стране. Семь корпусов старинной постройки (богоугодное заведение основали купцы Гребенщиковы за пятьдесят лет до первой русской революции) располагались за городом, в полях, что вероятно должно было вселять покой в душе помешанных. По всей видимости, тому же способствовали решетки на окнах, постоянный контроль со стороны медперсонала, уколы и терапевтические беседы с врачом.

      Врач был молодой, белый и гладкий, словно снежная баба. Он все время улыбался и крутил толстое обручальное кольцо на безымянном пальце (проблемы в семейной жизни, если верить Фрейду). Будем лечить, безмятежно заверил он Алтуфьевых старших. Считает себя богом н-да, шизофрения, конечно дурная наследственность Вылечим! А дневничок оставьте, я ознакомлюсь подробнее. Алина представила, как его пухлые пальцы будут перелистывать страницы, и это было так похоже на вскрытие, препарирование, что она расплакалась.

      Ей сразу же сделали укол.

      Уколов было много. От них Алина тупела и впадала в полусонное оцепенение, напоминая самой себе осеннюю муху на окне, которая едва перебирает лапками. В таком полутрансе она сидела на койке и смотрела на стену, туда, где отслаивалась краска: вот пятнышко ближетак близко, что застревает соринкой в глазу, а вот оно удаляется совсем не видно. В голове царил какой-то молочный туман, а мысли безвольно корчились и оседали хлопьями пепла.

      Когда лекарство переставало действовать, и мир прояснялся, Алина принималась лихорадочно размышлять о том, что же делать весьма актуален был в дурдоме извечный вопрос русской интеллигенции. Побег, как выяснилось, был нереален. Легче было рвать когти из тюрьмы Алькатрас, чем из дурки: решетку не перегрызть, кругом охрана, двери на ночь запирают, а санитарки весьма субтильные с виду дамы обладали недюжинной силой. Захватить заложника и прорываться с ним? А чем, простите, его захватывать, пальцем? И далеко ли можно убежать в тонкой больничной пижаме по сугробам и в мороз?

      Убедившись таким образом в невозможности побега, Алина стала думать о самоубийстве. Утопиться в душе? слишком мучительно, да и медленно; к тому же Алина всегда боялась утопленников, с тех пор, как в пять лет на ее глазах одного вытащили из прудика за дачным поселком устал сосед терпеть жену и тещу. Украсть в столовой ложку и заточить о стену? ага. Заодно объяснить постоянно присутствующей в палате сиделке, зачем это нужно, и попросить подержать руку нелегкое дело резать вены. Сам собой напрашивался уход во Внутренний Космос это идею Алина отвергла сразу же. Конечно, это легко. Даже приятно. Очень спокойно. Однако означает, к сожалению, только одно: кому. Лежать деревяшкой неведомо сколько времени и ходить под себя, чтобы потом в лучшем случае помереть окончательно, либо а это уже гораздо хуже ожить, превратиться в растение, которое нужно подкармливать, проветривать и просушивать; радостно пускать пузыри и ничего не соображать. Для такого варианта Алина была слишком брезглива.

      Иногда, сидя в столовой и ковыряясь в каше, Алина вспоминала слова: сойдет даже полированный стол, но кто их сказал и на что стол должен сойти, оставалось для нее загадкой. Виноваты в том были, конечно, лекарства; иногда после уколов Алина с трудом вспоминала собственное имя. Алина чувствовала, что слова эти могут ей помочь вернее, поможет тот, кто за ними стоит но

      Родители с братом приходили раз в неделю. После беседы с врачом, который с прежней радостной улыбкой уверял, что Алину вылечат непременно, они проходили в комнату для встреч с больными, где сидели около часа, рассказывая какие-то новости и глядя с невыносимой смесью жалости и укоризны: что ты с нами сделала, дочка, да как же ты могла. Час тянулся невыносимо долго, и, когда наконец время свидания истекало, Алина вздыхала с облегчением.

      Их мыслей она больше не слышала.

      Соседки по палате смотрели на Алину с завистью. К ним не приходил никто. Вообще.