Следователь по особо важным делам

Надо, видать, пересидеть в Крылатом. Судьбу не перепрыгнешь. Анька хандрит, боюсь, чтобы в ее теперешнем интересном положении не добило морально и психически наше житье-бытье. И тут еще этот бугай лезет со своими партийными принципами. Ты понимаешь, о ком я говорю, о твоем "любимом" однокашнике, Кольке. Мне смешно, как этот петух до сих пор хорохорится перед Аней. Но за нее, матушку, боюсь. Чего от Крылатого не отнимешь - колорит, красотища степная, играет своими неповторимыми красками. Кончая свое послание из добровольной почетной ссылки, поздравляю тебя с повышением по служебной лестнице и благословляю на дальнейшие подвиги. Твой Валерий.

29 июня, с. Крылатое".

Из этого письма я понял: Ильина Залесский не любил.

Может быть, все-таки ревновал? Несмотря на свои принципы. И еще меня насторожило слово "пересидеть". Для чего? С другой стороны, это могло быть просто бравадой.

Кроме дневников и корреспонденции Залесскнх я еще занимался предсмертным письмом Анн. Советовался с экспертами. Но ничего нового не открыл. Я вспомнил совет Ивана Васильевича - "нужен новый взгляд". Но какой?

Начальство хотя и не торопило меня, однако я сам себе поставил задачу раскрыть дело к Новому году.

Но как-то меня вызвал Эдуард Алексеевич, продолжавший исполнять.обязанности заместителя прокурора республики. Он поинтересовался ходом расследования. Я доложил.

- Значит, думаешь до января иметь результат? - спросил он.

- Надеюсь.

- Ну-ну.

По этому "ну-ну" я догадался, что вызов подразумевает нечто другое. Я ждал, что же это такое другое, по он вдруг заговорил об Иване Васильевиче:

- Говорят, ты бываешь у старикана?

Хоть слово "старикан" и было сказано с оттенком симпатии, но это мне не понравилось. Раньше Эдуард Алексеевич его так никогда не называл.

- Захожу. Он, оказывается, живет вместе с тещей.

Я думал - мать.

- А ты разве не знаешь? - удивился Эдуард Алексеевич.

- Что?

- Страшная штука. У него вся семья погибла в Ашхабаде в сорок седьмом. То знаменитое землетрясение. Жена, две дочери. Иван Васильевич был в командировке. Одна теща осталась жива.

- Не мог рассказать раньше, - сказал я с обидой.

- Да сам только недавно узнал. От прокурора.

Теперь мне стало все попятно. И нежная преданность Друг другу, и родство, рожденное горем, тяжелее которого трудно представить... Мы еще немного поговорили о бывшем зампрокурора, после чего последовал сюрприз.

- Игорь, что ты дразнишь гусей? Надо быть посолиднее, - сказал он вдруг, стараясь быть при этом доброжелательным.

- Ты о чем?

- О Крылатом. Какое-то купание устроил на морозе.

Зачем обращать на себя внимание? Ты же представляешь прокуратуру республики.

- Кукуев? - спросил я с ехидцгй. - Замначальннка следственного отдела?

- Какое это имеет значение?

- Если уж о солидности... Мне кажется, у исполняющего обязанности зампрокурора республики есть дела поважнее.

- Честь мундира - это, брат... Ладно. Я тебе сказал.

Кстати, ты женился?

- Скоро.

- На свадьбу пригласишь?

- А придешь? - съязвил я.

- Приду...

Кому там еще неймется? Определенным образом Кукуеву.

В тот же день я получил сообщение из паспортного стола, Приятельница Залесского, у которой он обретался несколько месяцев перед тем, как вернуться к Ане в Вышегодск, жила в районе Песчаных улиц. Ирина Давыдовна Палий.

Сначала я хотел вызвать приятельницу Валерия в прокуратуру. Но отбросил эту мысль. Надо идти к ней самому.

Быт, вещи зачастую говорят о человеке больше, чем он сам.

Прежде чем отправиться к Палий, я через участкового инспектора выяснил, что это за птица. То, что узнал, насторожило. Думал, какая-нибудь девица на выданье, а Ирина Давыдовна оказалась балериной на пенсии да еще в бальзаковском возрасте.

Что могло привлечь парня, молодого и видного, к этой самой Ирине Давыдовне? Впрочем, чем черт не шутит.

Артистка, возвышенная натура. Залесского ведь влекло искусство.

Палий когда-то работала в музыкальном театре. Видел ли я ее в спектаклях? Вспоминал, вспоминал, но ничего припомнить не мог. Ведущих солистов я знал. Возможно, она танцевала в кордебалете?

Я уже собрался идти к Палий, надел пальто. Но тут...

Открылась дверь, и на пороге появилась робкая фигура.

Я даже не сразу узнал отца. Мой родитель, в валенках, в синем бостоновом старомодном костюме, виновато топтался па месте, не смея сделать шага вперед по вытертой дорожке.

Мы обнялись. От отца пахло крепкими дешевыми папиросами-он всю жизнь курил "Прибой", - и на меня повеяло таким родным и близким, что к горлу подступил комок.

Отец крякнул, оправил пиджак.

- Садись, панка. - Я назвал его так, как обычно называл в детстве.

Батю совершенно добивал солидный кабинет и моя форма.

- Садись, садись. - Я буквально силком усадил его на стул. Отец, сложив на коленях руки, осматривал стены, мебель и, казалось, едва дышал. Он впервые видел меня в рабочей обстановке... Вот уж никогда не ожидал от него такоп робости.

Кабинет! Как все-таки это действует на воображение.

Но я же сын, которого он в далекие (впрочем, не очень-то далекие) времена поучал за проделки доброй хворостиной...