Следователь по особо секретным делам

– Как вам будет угодно: не предостерегали – значит, не предостерегали. А здесь, на Божедомке, очень много сил слилось воедино. Тут не только Никольский храм, но и скудельница, где веками хоронили неблагополучных покойников, и – места милосердия: братские могилы, больница для бедных. Да и памятник вашему сыну, вероятно, тоже сыграл свою роль.

– Будь на то воля моего сына Федора, – зло проговорил отставной лекарь, – это место давно бы уже опустело.

– А почему вам такая идея не по душе? – спросил Николай.

– Да не стройте вы из себя дурака! – Михаил Достоевский в досаде махнул рукой и устало опустился на истертый диванчик с красной сафьяновой обивкой, стоявший в его кабинете возле стены. – Вы в существование ада верите?

Николай подумал с полминуты, потом проговорил:

– В то, что ад – это место, где грешников варят в котлах, я не верю. Это не более чем метафора. Но и для души – бесплотной субстанции – могут существовать и непереносимые мучения, и высшие наслаждения. Всякий об этом знает.

– И что же тогда – ад?

– В шестнадцатом веке жила одна святая подвижница – Тереза Авильская. Так вот, она определила ад как место, где душа сама разрывает себя на куски. Но её мнение, конечно, не может считаться истиной в последней инстанции…

– Не может считаться истиной! – передразнил его отставной лекарь. – Так вот, мы все – кто здесь обретается – не желаем на себе проверять, истина это или нет. Но вы сами, когда преставитесь, сможете всё проверить – вряд ли ваша-то бесценная душа в рай отлетит!

И Лара внезапно поняла, кого ей напоминает этот человек. Она и прежде слышала версию, что Федор Павлович Карамазов был списан Достоевским с его собственного отца. А теперь выходило: никакая это не версия, а неотразимый факт.

Но Николая Скрябина слова его оппонента нисколько не смутили.

– Ну, то, что вы не хотите выяснять, примет вас горний мир или вы будете низвержены в преисподнюю – это я понять могу, – сказал он. – Но неужто вам ни разу не хотелось выбраться в мир живых? Выбраться не потому, что вас начнут вызывать какие-нибудь спириты-неумехи, а по своей собственной воле?

– Кое-кто, – неохотно выговорил Михаил Андреевич, – может отсюда выходить. Я имею в виду, в ваш мир. Хотя, конечно, потом должен возвращаться обратно.

И Лара обнаружила, что Николая Скрябина данное заявление нисколько не удивило.

5

Насчет перемещений туда и обратно Николай всё понял, как только увидел ожившую репродукцию картины Лейтона.

– Только ходоков таких очень уж мало среди нас, – продолжал говорить отец великого писателя. – А когда они приходят обратно, то порой приносят с собой такие подарки, что поневоле подумаешь: timeo Danaos et dona ferentes[5].

– И что же это за дары такие? – заинтересовалась Лара. – Вы сами видели что-то этакое? Или просто знаете понаслышке?

– Да уж не понаслышке, барышня. – Бывший лекарь осклабился. – И могу предъявить вам и вашим спутникам кое-что на обозрение.

Михаил Достоевский вытянул из-под ворота своей полотняной рубахи какой-то засаленный шнурок, на котором висел маленький, слегка заржавленный ключик. А потом поднялся с дивана и отпер верхний ящик письменного стола, задвинутого в самый темный угол его кабинета.

– Про Никольские-то храмы, – отставной лекарь вскинул глаза на Скрябина, – вы, милостивый государь, всё верно поняли. Вас ведь и самого Николаем зовут?

– Угадали. – Старший лейтенант госбезопасности снова не испытал удивления: сверхинтуиция обитателей здешнего мира была очевидна.

– Ну, тогда вам это тем паче придется по нраву.

Михаил Андреевич выдвинул ящик и вытащил из него небольшой мешочек из темно-коричневой замши. А потом, не растягивая завязанные на несколько узлов шнурки на нем, протянул его Николаю.

– Что это? – почти хором спросили Лара и Сергей Иванович Хомяков.

А Скрябин взял мешочек и стал распутывать его шнуры. Ему отчего-то не хотелось использовать свой карманный нож и разрезать их.

Инженер Хомяков и Лара с любопытством придвинулись к нему. А вот отставной лекарь – тот напротив: уселся за свой письменный стол и демонстративно отвернулся. Шнуры всё не распутывались, и Николай не утерпел: стал ощупывать содержимое мешочка прямо сквозь замшу.

– Что там? – повторила вопрос Лара.

– Похоже на монету не совсем правильной формы. И, если судить по весу мешочка, это – золото.

– Вы правы, сударь, – отозвался из-за своего стола Михаил Достоевский, а потом тоже процитировал отрывок из акафиста Святителю Николаю: – Видеша отроковицы, на брак скверный нищеты ради уготованныя, великое твое к нищим милосердие, преблаженне отче Николае, егда старцу родителю их нощию узельцы три злата таяся подал еси, самаго со дщерьми избавляя от падения греховнаго.

Как-никак, Михаил Андреевич был сыном священника – должен был знать канонические тексты.