И эти его слова произвели поразительное воздействие. Узел на замшевом мешочке распустился будто сам собой. И на ладонь Николая выпала золотая монета диаметром чуть больше двух сантиментов, по форме – не совсем круглая: с краями как бы слегка смазанными. На аверсе её отчетливо выступало изображение бородатого мужчины с диадемой на голове.
– Солид Константина Великого! – ахнула Лара – она первой вспомнила название старинной византийской монеты.
– Да, да, – снова покивал отставной лекарь. – Золото 900-й пробы. Жаль, что здесь на него ничего не купишь.
– То есть, – спросил Николай, – этот солид – из числа тех самых? Которые Святитель Николай бросил в окно разорившемуся богачу, чтобы тот смог дать приданое своим дочерям и выдать их замуж – не отдавать в публичный дом?
– Точно так-с! И один из переходчиков сумел, вообразите себе, притащить сюда из вашего мира эту реликвию. Глупец! Думал, что при помощи неё он сможет переправить здешние души к месту вечного упокоения!
Лара протянула руку, взяла с ладони Николая монету и шагнула с ней к окну, из которого струился блеклый сероватый свет.
– По кругу написано имя императора Константина, – благоговейным шепотом произнесла она. – Это – один из первых солидов. Их как раз и начали чеканить в то время, когда Святитель Николай был архиепископом Мир Ликийских.
– Да подлинная эта монета, не фальшивая! – Бывший лекарь издал неприличный смешок. – Не сомневайтесь, барышня!
– Так почему же тогда, – спросил Николай, – вы уверяете, что она бесполезна?
– Бесполезна – потому что имеется одно непременное условие. Этот кусочек золота отправит потерянную душу куда следует при одном условии: если на него упадет луч солнца. А где вы тут солнце видите, жаворонки мои?
– И кто доставил эту монету сюда? Кто он – этот ваш «переходчик»? – спросил Николай.
– Понимаю, к чему вы клоните. – Михаил Андреевич Достоевский снова хохотнул. – Вы желали бы с ним увидеться, чтобы он вас отсюда вывел. Ну, так что же – я вам путь к нему укажу. Да что там: подарю вам на прощание и эту монетку, которая привела вас в такую ажитацию. Но сперва вы должны будете кое-что сделать – не только для меня, но и для всех нас, кто тут очутился. А, покуда не сделаете, сия вещица побудет у меня.
Солид выпорхнул из Лариной руки, словно маленькая золотая бабочка. А одновременно и замшевый мешочек прыгнул обратно – на стол отставного лекаря. Монета нырнула в мешок, и коричневые шнурки на нем стянулись сами собой.
Скрябин видел и раньше похожие фокусы. Да что там: сам не раз проделывал нечто подобное! Но такой прыти и ловкости от бывшего лекаря он уж никак не ожидал.
Однако лекарь тут оказался не при чем.
– Эту вещь, – сказал он, – подарил мне один из бывших моих пациентов, которому я когда-то спас жизнь. И перейти к новому владельцу она сможет, только если я сам, по своей воле, её передам. А для того, чтобы я вам её отдал, вот что вы должны будете сделать.
Николая Скрябина так поразило требование, которое выдвинул отставной лекарь, что сперва он даже заподозрил: уж не мнится ли ему всё это? И хотел уже пустить в ход известный трюк: посмотреть на происходящее сквозь пальцы скрещенных ладоней. Да вовремя опомнился. Априори было известно: кроме Лары здесь все ему – мнятся. Или же, напротив: мнимые сущности здесь – они двое. А все остальные для этого мира – натуральные, подлинные создания.
Но если сам Николай всего лишь изумился, то Сергей Иванович Хомяков прямо-таки впал в исступление.
– Так я и думал! – закричал он, и даже подскочил на жестком докторском стуле, который он оседлал минуту назад. – Так и знал, что он где-то здесь!
– Но почему же он здесь? – недоуменно вопросила Лара. – Уж он-то должен был прямиком отправиться в ад!
– Он бы и отправился туда, любезная барышня, – заверил её Михаил Достоевский. – Да вот незадача: там, в вашем мире, – он ткнул тощим пальцем вверх, хотя вряд ли сведеноргийское пространство можно было считать миром нижним, – его казнили. То есть, формально он оказался убиенным.
Лара и Хомяков непонимающе переглянулись, а Николай лишь коротко вздохнул:
– Всё ясно: его статус убиенного дал ему шанс на некую реабилитацию.
Он всегда подозревал, что казнь преступников – это, по сути, благодеяние для негодяев. И грех на душу для тех, кто приводит приговор в исполнение.
– Только вот шансом своим он воспользоваться не пожелал, – сказал бывший лекарь.
И стал рассказывать, как было дело.
Василий Комаров попал сюда довольно давно – хотя время для территории теней особой роли и не играло. Но на «шаболовского душегуба» далеко не сразу обратили внимание. В этом мире никто не регистрировал вновь прибывших – институт прописки в сведенборгийской Москве не действовал. И лишь неизвестное время спустя до здешних обитателей стало доходить: в их бессолнечной Москве творится нечто по-настоящему скверное.