След в след

— Еще никто из нас не умер в своей постели. Мы все погибаем насильственной смертью. Кажется, на нашем роду еще со времен Христа лежит вина, и мы обречены прожить жизнь, не прожитую Вифлеемскими младенцами, и погибнуть их смертью — с последним из них умрет и наш род.

Все роды бессмертны,— говорил он,— кроме нашего. Жизнь рода — это и есть полная человеческая жизнь. На каждый род Господь отпустил равную меру добра и зла, и поэтому человек, который много грешил, обрекает на страдания своих потомков.

Наш род прервется,— говорил он,— потому что Господь даровал Христу вечную жизнь, и мы сохранимся в нем. В одном роду не может быть два бессмертия.

Странное право судить других людей, помимо нас предоставленное, если не навязанное некогда нашему роду по всеобщему согласию, а потом сохранявшееся за ним, также по всеобщему согласию, на протяжении многих поколений, с неизбежностью привело к тому, что поиски справедливости здесь, в этом мире (она сама нередко понималась только как равенство), незаметно для нас изменили и исказили нашу веру, наше отношение к Богу. Та Тора, которая по букве стократно была переписана и прочувствована Исааком (все это есть в его почерке), постепенно умирала в нас, заменяясь некоей мировой Галахой.

Сейчас неизвестно, была ли мысль, которую я услышал от своего деда о равном количестве добра и зла, отпущенных каждому роду, и о том, что жизнь рода и есть целая человеческая жизнь, а смерть — это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя (много поколений она была основой нашего понимания мира),— была ли она дана нам через откровение, пускай ложное, или мы пришли к ней в результате долгого настойчивого поиска справедливости. Как Иисусу некогда не хватило жалости, так и мы утратили ее, увидев в горе грядущую радость, а в человеческой смерти естественное обновление жизни. В той же бесконечной жажде равенства и справедливости все поколение нашего рода, то, к которому принадлежал мой дед, как и тысячи других людей, уже в наше время рассеялось по всему спектру революционного движения — эсеры, меньшевики, большевики, энэсовцы,— а потом сгинуло, так же как и почти все. Незадолго перед арестом дед говорил мне:

— На Христе не было даже первородного греха. Сколько же невинных людей должно было погибнуть, сколько греха должно было совершиться, чтобы мир стал таким же, каким был до него...

После завоевания в IX веке арабами Испании положение моей семьи еще более окрепло. Влиянию мусульманства приписываю я тот факт, что с этого времени мы начинаем смотреть на себя не как на посредника в мирских и духовных делах, а как на политического вождя всех евреев, призванного возглавить возвращение народа в Израиль.

В 830 году сразу же после захвата арабами Сарагосы наша семья была перевезена в Кордову ко двору Халифа Абдулрахмана, где ей были отведены роскошные помещения. То религиозное и политическое влияние, какое имели в Халифате родственники пророка Мухаммеда, среди христиан приписывалось нам. Некоторое время мы занимали весьма странное положение ближайших друзей Халифа и его заложников, так как многие арабы искали в нас вождей христианского мира, так же как в делах Фатимы видели они вождей своей веры. Наша принадлежность к евреем, которые некогда укрыли и спасли Мухаммеда в Ясрибе, и наши родственные узы, которым арабы всегда придавали определяющее значение, с чтимым Мухаммедом пророком Исой (так они называли Иисуса) привели к тому, что, даже узнав об отсутствии всяких связей между нами и христианством, они были готовы рассматривать христиан еретиками, изменившими роду своего пророка. Уже при том же Халифе Абдулрахмане члены нашей семьи получают самые влиятельные и почетные государственные должности — визирей, советников, лейб-медиков, а старшего в роду и арабы, и евреи рассматривают как главу и защитника еврейской общины Испании. После падения в начале X века гаоната наш род начинает почитаться главой всех евреев Востока.

С каждым годом настойчивее и чаще окружающие нас люди напоминают нам, что мы происходим из дома царя Давида, и мы, уже готовые принять на себя ту роль, которую они нам предназначили, жадно ловим все новые и новые приходящие с севера известия о расположенном далеко в степях могучем еврейском государстве — новом Израиле. Известий этих становится все больше, и в середине X века движимый верой в скорое возвращение в Израиль, в конец изгнания и рассеяния старший среди нас, советник Халифа Абдулрахмана III Хасдаи б. Исаак Шапрут поручает Менахему б. Саруку написать письмо хазарскому кагану.

После долгих лет ожидания, когда, становясь лицом к Иерусалиму, мы молились Богу не о себе (в нескончаемой череде гонений и преследований нам была дана передышка), а о благополучии тех десяти колен Израилевых, от которых мы ждали вестей, ответ приходит, и с того дня все наши надежды и мысли связаны с бесконечными степями, протянувшимися от Венгрии до самого Китая, с теми степями, которые многие века давали приют огромным ордам номадов, а теперь укрыли в своих травах десять сгинувших колен народа Божьего.