След в след

Наша квартира всегда была проходным двором, заполненным родными и двоюродными дядями и тетями с бесконечным сонмом своих детей, оставшихся в моей памяти братьями и сестрами, приезжавшими неведомо откуда и так же неожиданно исчезавшими. Я всегда был заворожен этой круговертью появлявшихся в моей жизни родственников. В их письмах, составивших хронику нашего рода, смерти, любови, карьеры соединялись с обычными браками, за которыми следовало появление детей — моих новых родственников, и разводами, после которых они переезжали в другой город, почти всегда почему-то через Москву, через наш дом. Эти переезды только казались случайными, с удивлением я обнаружил, что, как только один из гостей уезжал и место освобождалось — поводы были основательны: те же любовь, карьера, развод, смерть,— на смену ему почти немедленно, влекомый теми же причинами, приезжал другой. Теперь я понимаю, что виной такому столпотворению был сам отец, его боязнь пустоты, начавшаяся еще в детстве — его мать писала об этом мужу — и ставшая почти болезнью после месяца заключения в одиночной камере в декабре 1906 года.

По образованию отец мой был юристом, специалистом по истории семейного права. Еще в 1903 году он стал членом партии, дрался на Краснопресненских баррикадах в девятьсот пятом, однако в десятом году, уже в эмиграции, отошел от партийной работы, поступил на юридический факультет Лувенского университета и всецело занялся наукой. На жизнь он зарабатывал репортажами о сенсационных судебных процессах в Европе, которые писал для десятка газет и журналов самого разного направления, от социал-демократов до октябристов. В 1917 году отец вернулся в Москву, а в двадцать третьем в издательстве «Недра» двумя тиражами вышла его первая книга «Социалисты о семье и браке (от Кампанеллы до Маркса)», наделавшая много шума. Книга привлекла внимание и Сталина, который предложил отцу стать его референтом по этим вопросам. Тогда же отец начал преподавать в Московском университете.

В своем исследовании отец писал, что уже первые социалисты понимали: без разрушения семьи — главного оплота всего старого, косного, отжившего — невозможно построить коммунистическое общество, общество людей, ставящих общественные интересы выше личных. Множество взглядов на то, что делать с семьей, чем и как заменить ее, были высказаны со времен города Солнца, но они все — от фаланстеров до узаконенного разврата — были утопией. После семнадцатого года проблема эта из теоретической стала главным вопросом построения нового общества. Уже первые послереволюционные годы показали, что предсказания Маркса о том, что гибель буржуазного строя лишит семью экономических корней и она сама собой отомрет, были чересчур оптимистическими. Казалось, надломленная годами гражданской войны и военного коммунизма, голодом, страхом, болезнями, разбродом и разрывом всех и вся отношений, атакуемая писателями, философами, возникающими тут и там коммунами и общественными столовыми, высмеиваемая ходившими по Москве и Ленинграду в чем мать родила членами общества «Долой стыд»,— семья к середине 20-х годов укрепилась вновь.

Не только простые граждане, но и многие коммунисты, испытанные бойцы, прошедшие через царскую тюрьму и каторгу, через самое горнило классовых битв, не сумели справиться с собственными семьями, шаг за шагом личные интересы возобладали у них над общественными. Ясно, что для революции эти люди, несмотря на все их заслуги, были потеряны. Семья была тайным мотором того бюрократизма, о котором с такой болью и тревогой писал в последних статьях умирающий Ленин.

В конце двадцатых годов семья превратилась в одного из опаснейших врагов страны. Борьба с ней — семейная революция — вошла наряду с индустриализацией, коллективизацией и культурной революцией в число первоочередных задач, стоящих перед Советской республикой. Хотя в тридцатые годы семейная революция достигла некоторых успехов, о чем говорит чрезвычайная популярность у молодежи Павлика Морозова, отказы множества жен и детей от своих репрессированных родственников, все же надо признать, что разрушение семьи оказалось самой сложной задачей из всех, стоящих перед партией. Скоро положение стало совсем тревожным. Семья от пассивного сопротивления перешла к прямой конфронтации с Советской властью, именно в семье, как показали многочисленные процессы, враги народа находили моральную и финансовую опору и поддержку.

В предвоенные годы вопрос о семье больше пятидесяти раз ставился на заседаниях Политбюро, однако дело почти не двигалось. Для всех была очевидна ненормальность сложившегося положения, когда между Сталиным, отцом народа, и гражданами Советской страны, его детьми, существовало целое марево посредников, так называемых отцов семей, искажавших и извращавших их отношения. Были обсуждены и оставлены десятки проектов, некоторые пораженчески настроенные члены Политбюро считали проблему вообще неразрешимой. К счастью, они были посрамлены, и весной сорок первого года, буквально накануне войны, выход был найден.