След в след

Три недели после разговора с Лидией Кострюков держался. Снова устроился на работу, теперь в соседнюю школу, почти не пил. Но в первую же получку его как прорвало. Начали они с товарищем в «Казбеке», потом перебрались в рюмочную, на бульвар, там он потерял его и дальше, кажется, пил в подъезде вместе с каким-то демобилизованным. Кострюков смутно помнил, что подъезд этот чуть ли не тот, где жила теперь Лидия.

Допив бутылку, демобилизованный пропал, а Кострюков поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру Лидии. Она подошла к двери, он слышал ее шаги, но открывать сразу не стала — ждала чего-то. Кострюков тоже ждал. А потом вдруг тихо запел:

— Лидочка, Лидочка, Лидочка-Лидуся, убежала Лидочка от своей бабуси...

Лидия до замужества жила с бабкой, и Кострюков всякий раз, заходя за ней, пел ей эту песню. Почему-то он был уверен, что это и есть пароль, и теперь она откроет дверь, и все у них пойдет по-старому. За дверью кто-то негромко, но так, что ему было слышно, сказал:

— Подлец.

И тогда, остервенясь, он стал бить ногой в дверь, а потом, видя, что она не поддается, с разбега всем телом. Дверь стонала, дрожала, ему казалось, что это Лидия, и он снова и снова от другой двери с разгона врезался в нее и орал:

— Суки! Б... МГБэшные! Пока мы по окопам гнили, вы тут наших баб е...!

Кто и как доставил его домой, Кострюков не знал. Всю ночь он в муторных отрывистых снах понимал, что для него все кончено, что он погиб. С похмелья звенящая от боли голова и избитое тело долго не давали ему проснуться, и только когда ощущение безнадежности и непоправимости всего, что случилось, прошло через боль, Кострюков открыл глаза и заплакал. Это было не его обычное похмельное раскаяние — сейчас впервые в жизни он понял смысл слов, которые с детства слышал десятки и сотни раз: наказание неотвратимо, только искреннее и чистосердечное признание может облегчить вину. С трудом, руки и ноги плохо его слушались, он встал с кровати и, подсев к столу, взял верхнюю из стопки тетрадку с контрольными его учеников. Сначала он хотел выдрать исписанные листы, но потом не стал и, просто перевернув, начал писать на последней странице. «В Министерство государственной безопасности от гражданина Кострюкова Константина Николаевича...» Дальше он оставил пустое место, потому что не знал, как назвать то, что он пишет, и лишь потом вписал: «Признание».

«Двадцать пятого февраля 1947 года я, гражданин Кострюков К. Н., проживающий по адресу: ул. Забелина, д. 7, кв. 11, в пьяном виде устроил дебош на лестничной площадке третьего этажа дома № 13 по ул. Пряхина, перед квартирой № 17, где сейчас проживает бывшая жена Кострюкова К. Н. Лидия Кострюкова, вышедшая замуж за лейтенанта войск МГБ. Дебош сопровождался антисоветскими высказываниями: «Суки, б... МГБэшные, пока мы по окопам гнили, вы тут наших баб е...».

Кончилась первая страница, Кострюков поглядел с отвращением на написанные им грязные, ломаные буквы, на размытые следами слова, перевернул ее и понял: следователю будет, безусловно, важно знать, что это было — случайное высказывание или намеренная антисоветская агитация. Начиная писать свое признание, Кострюков был уверен, то он имел в виду только нынешнего мужа Лидии, но почему тогда он не назвал его по имени (Сергей) или по фамилии (Пастухов), почему кричал во множественном числе: «Ах, вы, б...»? Он даже не знал, был ли этот лейтенант на фронте, может, и был. Кострюков снова открыл первую страницу и, зачеркнув все, что касалось дебоша, стал вверху писать: «Кострюков К. Н. ...вел на лестничной площадке третьего этажа дома № 13 по улице Пряхина антисоветскую агитацию и пропаганду... С удовольствием он увидел, что рука почти не дрожит, буквы выходят ровные и твердые, да и голова постепенно начала отпускать. — ...сопровождаемую пьяным дебошем». Теперь все было правильно. Кострюков хотел уже выдрать лист из тетрадки, когда понял, что работа его далеко не закончена.

Чтобы узнать преступника и правильно оценить меру его вины, следователю надо выяснить, занимался ли он антисоветской агитацией с заранее обдуманными намерениями или это решение созрело у него только на площадке третьего этажа, перед квартирой нового мужа Лидии. Сначала Кострюков думал, что оно появилось у него только там, уже после того, как он понял, что Лидия не откроет ему. До этого он обмывал первую получку с приятелем в «Казбеке», потом в рюмочной и даже не собирался идти к Лидии. Но ведь кратчайший путь от школы до дома Лидии вел как раз мимо «Казбека» и мимо рюмочной. Не было ли это попыткой скрыть ото всех и даже, возможно, от себя истинное свое намерение? А водка и в «Казбеке», и в рюмочной, и та последняя бутылка, выпитая им уже в подъезде Лидии, нужна была лишь для того, чтобы перебороть страх.