След в океане

Мурманский поезд довез нас до маленькой станции Пояконда, на берегу Беломорской губы. В ожидании катера, который должен был прийти за нами на следующий день, мы провели ночь в маленькой почерневшей от ветра избушке у восьмидесятичетырехлетней хозяйки Петровны, поразившей меня глубиной и независимостью мышления и удивительной и неповторимой поэзией северного российского языка, сохранившего в первозданной красоте свой смысл и звучание — быть может, только здесь, на русском севере, в архангелогородщине, куда не добралась конница Батыя. «Если ничего ей не поставишь, — предупреждали меня соседи, — молчать будет. Если две бутылки — только материться. Так что поставь ей одну бутылку, а вторую не давай ни за что. Понял? Тогда разговор будет интересный». Они оказались правы. Нестандартная, непривычная для городского уха речь ее так поразила меня, что я пытался поначалу записывать ее выражения, но она строго-настрого запретила: «Брось тетрадку, не люблю я этого, понял?» Запомнилось лишь немногое из обиходного ее разговора.

— Осьмнадцать лет мне было, и ничего меж нами не произошло. А потом — раскулачивание, война. Четырех мужей схоронила. А пришлось бы сейчас его встренуть — сразу бы признала. Так он мне совпал.

— Отчего берег у нас наволоком зовется? Ты на моторе пойдешь — так погляди, как он на тебя наволакиваться будет.

— Медвежат как ловят — охотники медведицу-то завалят, а медвежонка собаки в круг возьмут, а зубами не трогат — только лапами угнетают.

— А стихов-то хороших в школе сейчас не учат — все больше какие-то странные.

— Как же это так? Жить, жить — да не топнуть!

Через год бабка Петровна умерла. Безлюдные беломорские деревни, покинутые молодежью, где доживают свой век одинокие и беспомощные старики в добротных рубленых на века пятистенных избах с затейливыми резными наличниками, места, издревле славившиеся своим речным жемчугом и беспошлинной лесной торговлей, а нынче привлекающие к себе только грабителей икон, тягостной памятью запали в душу.

Значительную часть времени на Белом море мы провели в Подволочье, на полуострове Кузакоцкий, в доме моего тогдашнего приятеля Вадима Федорова, морского биолога и страстного собирателя книг, ставшего позднее профессором на кафедре морской биологии биологического факультета МГУ. Человек, близкий к литературе, автор нескольких детских книг, он организовал настоящую литературную игру, в которой принимали участие несколько человек, получивших литературные псевдонимы. Сам хозяин взял себе псевдоним — Василий Кузакоцкий — беломорский писатель (очень знаменитый). Мне был присвоен псевдоним Касьян Еловый — по названиям двух небольших островков в заливе Великая Салма. На основании написанных нами (конечно, в поморском духе) стихов и рассказов был составлен альманах «Подволочье».

Когда полевой сезон закончился, неугомонный шутник и мистификатор Федоров добился того, что в районной газете «Лоухская правда» было напечатано такое объявление: «Друзья и коллеги поздравляют поэта Александра Городницкого (Касьян Еловый), завершившего экспедиционные работы в трудных условиях Заполярья».

Вадим вообще был большой мастер на разного рода розыгрыши. Помню, еще на Черном море, на судне «Московский Университет», стоявшем в Севастополе, он уговорил меня принять участие в розыгрыше двух его коллег по кафедре, приехавших на практику, которые никогда перед тем на судах не бывали. Мое присутствие на палубе при их прибытии на судно должно было усыпить подозрения по части розыгрыша. Когда они, усталые и взмокшие от непривычной для москвичей севастопольской жары, взобрались по трапу на корму и облегченно поставили свои чемоданы на палубу, их встретил Вадим, которого сопровождал я, держа в руках два ярко-оранжевых спасательных жилета. На полном серьезе Вадим объявил им, что согласно строгому судовому уставу, каждый вновь прибывший на судно должен немедленно надеть спасательный жилет и в таком виде идти представляться капитану. Именно так они и поступили, чем вызвали немалое удивление капитана, страдавшего с утра от тяжкого похмелья.

Этим, однако, дело не кончилось. Когда новичков проводили в их каюту, то на ее переборке над столиком они увидели обеденное меню, специально придуманное Вадимом и отпечатанное мною на машинке. Там значились «борщ черноморский», «трепанг отварной», «макароны по-флотски» и даже «акульи плавники с гарниром».