След нумизмата

Проводив молодца до двери кабинета, Алесандр Фомич вернулся за стол, по пути успев поморщиться. В комнате остался стойкий запах цветочного одеколона. Но через минуту профессор уже забыл о нем. Он вытащил из книжного шкафа несколько солидных фолиантов, а из бюро пару планшетов с наградными и памятными медалями, монетами и жетонами Николаевской эпохи. Долго и тщательно Андриенко сравнивал свое новое приобретение с этими своеобразными памятниками старины и все более убеждался в подлинности монеты.

-- Без сомнения, рука художника Рейхеля, -- бормотал он себе под нос, разглядывая в лупу полученное богатство, -- совсем как на портрете императора Александра на памятном жетоне с сельхозвыставки в Хельсинки. Или хотя бы вот эта памятная медаль ко дню рождения императора. Хотя... это может быть даже работа Лялина.

И чем больше профессор утверждался в этой мысли, тем большее его охватывало волнение.

-- Монета Шуберта с гладким гуртом, а эта с надписью. Что это значит? Это значит, что монета Шуберта недоделана или даже подделка!

Андриенко больше не мог удержаться. Торопливо написав несколько записок, он звоном колокольчика вызвал к себе заспанного дворецкого.

-- Мирон, возьми извозчика и развези записки по этим адресам.

-- Хорошо, барин, -- согласился слуга, но, уходя, проворчал себе под нос: -- И в воскресенье покоя нет.

Дожидаясь гостей, профессор некоторое время взволнованно ходил по диагонали расстеленного на полу бухарского ковра. Затем ему пришла в голову мысль оставить свою запись в тетради. То, что монета уже его, Андриенко не сомневался. Надо будет, он и десять тысяч отдаст, пятнадцать, за ценой не постоит.

Усевшись за стол, Александр Фомич обмакнул в чернильницу перо и вслед за вихляющей, как походка ее хозяина, росписью Дергунова сделал свою запись, коротко поведав об истории покупки монеты. Окончив писать, он сдвинул в сторону тетрадь, давая чернилам высохнуть, снова открыл шкатулочку с монетой и долго любовался ею. Из этого состояния его вырвал звук хлопнувшей входной двери.

-- Мирон! -- крикнул было профессор, но, вспомнив, что сам недавно отослал его, осекся. К его удивлению, в дверях кабинета действительно показалась круглая фигура Мирона. Лицо дворецкого просто сияло от довольства самим собой.

-- Ты что это так быстро? -- нахмурился профессор.

-- Я сначала на Мойку заехал, а там у профессора Николаева в гостях были и господин Бураев, и барон Корф. Все трое обещали вскорости быть. Затем я на Невский поспешил, князь также обещали прибыть.

-- Ну, молодец! -- успокоился профессор и, потирая левую сторону груди, сказал: -- Вели принести сюда графин с водой.

Спустя минут пятнадцать после этих событий к подъезду дома Андриенко подъехал наемный экипаж. Из него не торопясь вышли три господина. Все трое были хорошо и дорого одеты, состояние усов, бакенбардов и причесок указывало не только на их высокий общественный статус, но и на некоторую щеголеватость и фатовство. Еще бы, все трое, барон Корф, действительный статский советник Министерства финансов, профессор анатомии Николаев и крупный коммерсант Бураев, являлись закоренелыми холостяками. Впрочем, один из них, самый молодой, тридцатилетний Бураев, как раз на днях собирался жениться. С этим сообщением он и заехал к друзьям по холостяцкой жизни и Нумизматическому обществу. Там-то их всех и обнаружил проворный посланник Андриенко.

-- Все-таки вы, Викентий Николаевич, поторопились. В тридцать лет надевать на себя такой хомут... это преждевременно. Мне сорок, а я еще не чувствую себя ломовой лошадью. Лет пять я готов еще по-холостяцки побить копытом у юбок чужих жен, -- весело прогудел своим низким внушительным баритоном барон Корф, самый старший из троих друзей, среднего роста брюнет с роскошными бакенбардами, уже тронутыми сединой. Его товарищ, высокорослый шатен Николаев, в свою очередь также поддел изменившего общему холостяцкому делу Бураева:

-- Ничего, Антон Николаевич. Просто наш дорогой Викентий Николаевич забывает, что вдобавок к золотым цепям Гименея иногда выдаются и роскошные головные костные отростки, именуемые в народе просто рогами.

Бураев внимал шуткам друзей с легкой улыбкой. Иного он и не ожидал. Рослый, осанистый, он и внешне казался моложе своих товарищей. Темно-русые волосы не серебрил еще ни один клочок седины. Карие глаза, правильной формы нос делали его весьма привлекательным в женских глазах. При этом, в отличие от своих аристократических друзей, и имя, и состояние себе Бураев сделал сам. Отец его служил врачом в уездной больнице под Самарой, мать вообще была из крестьян. Многотысячное свое состояние он нажил торговлей хлебом, но последние три года жил в столице, подвизаясь на подрядах по строительству железных дорог. С Корфом и Николаевым его свело общее увлечение нумизматикой, вспыхнувшее подобно болезни, после того как на глазах Бураева при прокладке дороги срыли небольшой скифский курган и обнаружили глиняный горшок, доверху набитый золотыми и серебряными монетами эпохи Александра Македонского.

А друзья молодого промышленника продолжали шутки шутить: