След хищника

Я не ответил. Я знал, что крепко подцепил его на крючок основной дилеммы похитителей: получить ли то, что он может получить, или рисковать, настаивая на своем? Я полагал, что Жокейский клуб поворчит, но заплатит в конце концов полмиллиона фунтов, что означает по пять тысяче члена клуба, если я не ошибался насчет их количества. Мы в «Либерти Маркет», думаю, посоветовали бы им согласиться на что-то вроде этой суммы. Это пять процентов от первоначального требования. Расходы на похищение наверняка были высоки, и слишком сильно стараться сбить барыш до нуля будет опасно для жертвы.

При удачном стечении обстоятельств мы с Джузеппе-Питером в конце концов добились бы разумной суммы выкупа за Моргана Фримантла, и старший распорядитель спокойно бы вернулся домой. В целом, именно ради этого я и приехал в Америку. А уж что касается меня... это зависит от того, насколько Джузеппе-Питер уверен в том, что ему удастся исчезнуть... и как он ко мне относится... и считает ли он меня угрозой для своей жизни. А я буду ему угрозой. Буду.

Я не видел причины, почему он должен освободить меня. Будь на его месте, я не стал бы этого делать.

Я отбросил эту невыносимую мысль. Пока Морган Фримантл жив в своем плену, буду жить и я... возможно.

— Завтра, — сказал Джузеппе-Питер, — когда я приду, ты наговоришь на пленку, что на следующей неделе, в среду, я отрежу Фримантлу один палец, если они не выложат три миллиона фунтов.

Он еще раз окинул меня долгим оценивающим взглядом, словно мог увидеть мою уверенность, мою слабость, мои страхи, мое знание. Я ответил ему прямым взглядом, увидев в нем свое отражение — демона, который таится в каждом человеке.

Верно, мы были похожи. Во многом. Не только возрастом, сложением, физической силой. Мы были организаторами. Мы строили планы. Каждый по-своему искал битвы. Одной и той же битвы... но мы были по разные стороны фронта. У нас было одно и то же основное оружие — ложь, угрозы и страх.

Но я пытался восстановить то, что он украл. Там, где он походя оставлял пустыню, я старался все отстроить заново. Он унижал свои жертвы — я старался исцелить их. Его радость была в том, чтобы похищать их, моя чтобы освобождать. Моя обратная сторона...

Как и прежде, он резко повернулся и ушел, а я остался. Мне страшно хотелось позвать его, умолить задержаться, чтобы просто поговорить. Я не хотел, чтобы он уходил. Я хотел его общества, враг он или нет.

Я бесконечно устал от этой лужайки, от этого дерева, от этой грязи, от этого холода и этих наручников. Впереди были двадцать четыре пустых часа, пустынный пейзаж, одиночество, неудобство и неизбежный голод. Снова начался дождь. Косой проливной дождь с ветром. Я вывернул руки, схватился за ненавистное дерево, пытаясь тряхнуть его, изуродовать его, в ярости своей ища выход жгучему, невыносимому отчаянию.

Этого, холодно подумал я, сразу не выплеснешь. Если я буду так продолжать, я просто сломаюсь. Я опустил руки. Закрыв глаза, поднял лицо к небу и сосредоточился только на том, чтобы пить.

Мертвый лист упал мне в рот. Я выплюнул его. Другой упал мне на лоб.

Я открыл глаза и увидел, что большая часть листьев осыпалась. Ветер, подумал я. Но я снова схватился за дерево, уже не так крепко, и тряхнул его. По ветвям прошла дрожь. Еще три листа упали, влажно трепеща.

Два дня назад дерево стояло совершенно неподвижно, когда я вот так же его тряс. Вместо того чтобы снова тряхнуть его, я несколько раз толкнул его спиной. Я почувствовал, что дерево заметно качается, чего прежде не было.

Что-то шевельнулось у меня под ногами, под землей.

Я стал бешено, скрести землю пальцами ног, затем обошел дерево и, резко сев, стал рыть ее руками, пока не почувствовал что-то твердое. Затем я снова встал там, где был прежде, снова несколько раз толкнул дерево спиной и увидел то, что откопал. Корень.

Наверное, надо впасть в полную безнадегу, чтобы попытаться подкопать дерево пальцами, а отчаяние было очень верным словом для описания состояния Эндрю Дугласа тем дождливым ноябрьским утром.

Пусть льет, думал я. Пусть этот благословенный дождь промочит и пропитает все вокруг и превратит мою тюрьму в болото. Пусть эта прекрасная, чудесная глина совсем разжижится... пусть у этого упрямого деревца не будет крепких корней с него ростом... Дождь продолжал лить. Я едва ощущал его. Я выгребал глину из-под корня, пока не смог обхватить его пальцами, схватить его. Я чувствовал, что он уходит куда-то в сторону, сопротивляясь моим усилиям.

Встав, я смог засунуть под него ногу. Это была узловатая темная жила толщиной в большой палец. Он натягивался и ослабевал, когда я толкал дерево всем весом.

Я же весь день провожусь, подумал я. И всю ночь. Но выбора не было. Я провозился весь день, но не всю ночь. Дождь все лил, час за часом, и час за часом я скреб руками и ногами землю, высвобождая все новые корни, зарываясь все глубже и глубже. Дерево уже не просто шевелилось, а возмущенно дрожало, потом начало качаться.