Славно, славно мы резвились

Если я сколько-нибудь верно реконструировал духовный облик Вудхауса, то представление, будто в 1941 году он сознательно включился в работу пропагандистской машины нацистов, не только недоказуемо, но даже и смешно. Да, его можно было соблазнить посулом более раннего освобождения из лагеря (выпустить должны были несколькими месяцами позднее, по достижении им шестидесятилетнего возраста), но он и подумать не мог, что его выступления по радио могли нанести хоть какой-то ущерб британским интересам. Как я пытался показать, его нравственные устои не изменились со школьных лет, а согласно моральному кодексу английской частной школы предательство во время войны – это самый тяжкий из всех возможных грехов. Да, но как же ему не пришло в голову, что его поступок принесет много очков немецкой пропаганде, а на его голову обрушит хулу и позор? Отвечая на этот вопрос, надо взять в соображение две вещи. Первое: полное отсутствие у Вудхауса – насколько можно судить по его опубликованным произведениям – политического самосознания. Глупо искать в его книгах какие-то там «фашистские тенденции». Если говорить о временах, наступивших после 1918 года, там вообще нет никаких тенденций. Во всех его произведениях смутно ощущается тревожное осознание классовых перегородок в обществе, и еще разбросаны в них, написанных в самые разные годы, поверхностные, но отнюдь не враждебные замечания по поводу социализма. В «Сердце дурака» (1926) возникает один необязательный сюжет, связанный с русским романистом, – похоже, он подсказан фракционной борьбой, разгоревшейся в ту пору в Советском Союзе. Высказываемые при этом соображения по поводу советской системы как таковой отдают совершенным легкомыслием, но сколь-нибудь откровенной – если иметь в виду дату публикации – враждебности в них нет. Это что касается уровня политического самосознания Вудхауса, насколько о нем можно судить по его писаниям. По-моему, таких слов, как «нацизм» или «фашизм», он не употребляет вообще. Да, в левых, как и вообще в «просвещенных» кругах любого толка выступление по нацистскому радио, вообще любые формы связи с нацизмом, должны были восприниматься делом совершенно возмутительным как до войны, так и во время нее. Но такие умонастроения формировались на протяжении почти десяти лет идеологического противостояния фашизму. А ведь следует иметь в виду, что до 1940 года основная масса англичан оставалась к этой борьбе вполне равнодушной. Абиссиния, Испания, Китай, Австрия, Чехословакия – целый ряд преступлений и захватнических действий просто скользили по краю их сознания либо смутно представлялись сварами между иноземцами, которые никак не являются «нашим делом». О степени всеобщего невежества можно судить по тому, что рядовой англичанин считал «фашизм» явлением исключительно итальянским и застывал в изумлении, когда то же слово употреблялось применительно к Германии. Судя по книгам Вудхауса, трудно предположить, что автор был более просвещен или больше интересовался политикой, нежели большинство его читателей.

И второе, о чем следует помнить: Вудхаус попал в плен как раз в тот момент, когда мировая война стала неотвратимой. Мы сейчас склонны об этом забывать, но до этого времени война воспринималась у нас довольно равнодушно. Крови лилось немного, правительство Чемберлена было не популярно, видные журналисты намекали на то, что надо как можно скорее найти какой-то компромисс, профсоюзы и ячейки лейбористской партии по всей стране принимали антивоенные резолюции. Потом, конечно, ситуация переменилась. Армия с немалым трудом вырвалась из Дюнкерка, Франция пала, Британия осталась в одиночестве, на Лондон падали бомбы, Геббельс объявил, что Британия «обречена на поражение и нищету». К середине 1941 года англичане осознали, против чего борются, и чувства, которые они испытывали по отношению к врагу, стали намного сильнее, чем прежде. Но Вудхаус провел это время в лагере для перемещенных лиц, где обращались с ним, судя по всему, более или менее прилично. Поворотный момент он пропустил и в 1941 году думал и чувствовал так, как если бы это был год 1939-й. И в этом он был не одинок. На том этапе войны немцы несколько раз ставили микрофон перед пленными английскими солдатами, и иные высказывания последних звучали по меньшей мере столь же бестактно, как и слова Вудхауса. Но никто на них не обращал внимания. И даже такой отъявленный «квислинговец», как Джон Эмери, вызывал впоследствии куда меньшее негодование, чем Вудхаус.

Но почему? Почему несколько довольно неумных, но безобидных замечаний романиста преклонных лет вызвали такой взрыв возмущения? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо погрузиться в мутные волны пропагандистской войны.