Сластена

— Сомневаюсь. Но «шестерка», с ее помпезностью, бесспорно, выглядит по-дурацки, поэтому у нас и любят такие байки. Так или иначе, замысел «Сластены» в том, чтобы провести собственную операцию независимо от «шестерки» и американцев. Завлечь в это дело прозаика, романиста — недавняя мысль, прихоть Питера. Я лично думаю, что это ошибка, — слишком все непредсказуемо. Но это неважно, мы выполняем задание. Необязательно, чтобы писатель был фанатичным антикоммунистом. Достаточно его скепсиса относительно утопии на Востоке и неминуемой катастрофы на Западе — ну, не тебе объяснять.

— А если писатель узнает, что мы оплачиваем его счета? Он придет в ярость.

Макс отвел глаза. Наверное, я задала глупый вопрос. Но он продолжил:

— Наша связь с «Фридом интернэшнл» опосредована через несколько звеньев. Даже если знать, где искать, концы обрываются. Расчет в том, что автор в любом случае предпочтет избежать огласки. Он будет помалкивать. В противном случае мы объясним ему, будто есть возможность доказать, что он с самого начала знал об источнике денег. А деньги будут по-прежнему капать. Парень привыкнет к определенному образу жизни и вряд ли захочет все круто менять.

— То есть шантаж?

Он пожал плечами.

— Послушай, в свой звездный час ОИИ никогда не диктовал Оруэллу или Кестлеру, что им писать. Но делал все возможное, чтобы идеи этих авторов получили распространение во всем миру. Мы имеем дело с личностями вольнолюбивыми. Мы не говорим, о чем им думать. Мы способствуем их творчеству. Когда-то вольнодумцев за «железным занавесом» колоннами отправляли в ГУЛАГ. Теперь орудие советского государственного террора — психиатрия. Противостоять системе значит быть преступным безумцем. Немало представителей нашей почтенной публики — лейбористы и дядечки из профсоюзов, профессора университетов, студенты и так называемые интеллектуалы — скажут тебе, что США поступают не лучше…

— Бомбардируя Вьетнам.

— Например. Но массы людей в странах «третьего мира» все еще думают, что они могут поучиться свободе у Советского Союза. Битва не закончилась. Мы выступаем за правое дело. Питер считает, что ты, Сирина, любишь литературу, любишь свою страну. Он полагает, что это дело как раз для тебя.

— А ты — нет.

— Я думаю, что нам не следует лезть в художественную литературу.

Я не могла понять Макса. В его манере говорить было сегодня что-то безличное. Ему не нравилась затея со «Сластеной» или моя роль в ней, но он был спокоен, даже вкрадчив. Как скучающий продавец в магазине одежды, убеждающий меня купить платье, которое точно мне не подходит. Мне хотелось выбить его из равновесия, приблизиться к нему. Он растолковывал мне подробности дела. Использовать свое настоящее имя. Отправиться на Аппер-Риджент-стрит и познакомиться с сотрудниками фонда. По их представлениям, я работаю в организации под названием «Освобожденное слово», жертвующей деньги фонду для последующего премирования рекомендованных авторов. Наконец, перед поездкой в Брайтон мне нужно убедиться, что при мне нет ничего, указывающего на мою связь с Леконфилд-хаусом [16].

Интересно, не считает ли он меня дурой? Я его прервала.

— Что, если мне понравится Хейли?

— Отлично. Мы возьмем его в отряд.

— Я хотела сказать, по-настоящему понравится.

Он резко поднял глаза от лежавшего перед ним списка.

— Если тебе кажется, что лучше тебе за это не браться… — Он говорил холодно, и мне это понравилось.

— Макс, я пошутила.

— Поговорим о твоем письме ему. Мне нужно видеть черновик.

Мы обсудили этот и другие оперативные вопросы, и я осознала, что, по крайней мере с его точки зрения, мы больше не близкие друзья. Теперь было бы немыслимо попросить его меня поцеловать. Но я не была готова это принять. Подняв с пола сумку, я порылась в ней в поисках бумажных салфеток. Только год назад я перестала пользоваться батистовыми носовыми платками с ажурной вышивкой и моей монограммой в уголке — рождественским подарком матери. Бумажные салфетки становились вездесущими — совсем как тележки в супермаркетах. Мир надлежало считать одноразовым — всерьез и надолго. Я тронула салфеткой уголок глаза, обдумывая решение. На дне сумки лежал свернутый клочок бумаги с карандашными пометками. Я передумала. Самое время это сделать — показать листок Максу. Или нет, нельзя этого делать. Среднего пути не намечалось.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Сенная лихорадка.

Наконец я решилась на то, о чем неоднократно думала, — лучше или, по крайней мере, интереснее, чтобы Макс мне солгал, чем оставаться в полном неведении. Я вытащила и передала ему клочок газеты — бумажка легко скользнула по гладкой столешнице. Он глянул на нее, повертел, потом расправил и пристально посмотрел на меня.

— Итак?

— Каннинг и остров, чье название ты так проницательно угадал.

— Где ты это взяла?

— Если я тебе расскажу, ты будешь со мной откровенен?

Он ничего не ответил, но я все равно ему рассказала — о конспиративном доме в Фулхэме, о кровати и матрасе.

— Кто там был с тобой? — Я ответила, и он тихо вымолвил — «А!». Потом продолжил: — И они ее уволили.

— То есть?