Сладких снов

Объяснение, которое Гренс, как руководитель допроса, посчитал наиболее вероятным, состояло в том, что бывший Редкат рассчитывал подобным образом получить доступ к американскому ребенку. В извращенном мире, который они сами придумали и для которого сами же изобрели законы, моральные и не только, это называлось «дать во временное пользование» и осуществилось через достоверно инсценированное похищение. Рука незнакомца, схваченная камерой слежения в супермаркете, и прижавшиеся друг к другу родители.

Даже мама, знавшая мужа лучше других, оказалась обманута. Но вернуть отданное «во временное пользование», насколько можно было заключить из отрывочных воспоминаний отца, со временем становилось все труднее. Пока наконец жуткие фантазии не стали действительностью и Линнею не переправили через Атлантику.

Потому что одно дело – болезненная игра воображения, и совсем другое – ребенок из плоти и крови, который видит, помнит и мыслит. «Студентка по обмену» могла выдать своих похитителей, и члены закрытого сообщества осознали это слишком поздно.

Когда Эверт Гренс покидал дом, ничем не выделявшийся среди других в квартале, он надеялся, что не увидит его больше ни зимой, ни весной, ни летом, ни осенью. Чувство одиночества, которое переживал комиссар в этот момент, одновременно примиряло с действительностью и выбивало почву из-под ног.

Он не мог объяснить девочке, как ей лучше воспользоваться жизнью, которую ей вернули, и это повергало комиссара в отчаяние. Зато он мог оглянуться на ее дом без опасения встретить в окне второго этажа взгляд, ее или Якоба, и от этого осознания Гренс чувствовал не только облегчение, но и стыд.

Пять месяцев спустя

Гренс испытывал страх каждый раз, когда самолет шел на посадку, потому что в этой ситуации терял контроль над собственной жизнью и оказывался зависим от того, чего не был в состоянии постичь и чему не доверял.

Но на этот раз ничего такого не было. Когда самолет, сильней, чем обычно, подскакивал на взлетно-посадочной полосе под оглушительный рев моторов, Эверт Гренс оставался совершенно спокоен. Как будто то, что ему пришлось пережить в то утро, свело на нет все другие возможные страхи. И любые фантазии на тему собственного будущего выглядели нелепыми в сравнении с действительностью и тем, о чем он в течение последних дней свидетельствовал в американском суде.

Гренс медлил, пока другие пассажиры теснились в проходах, торопясь первыми забрать ручную кладь. Комиссар никуда не спешил, в отличие от них.

Судебный процесс в США в корне отличался от всех тех, в которых доводилось участвовать Гренсу в разных городах Швеции. Тридцать семь залов в одном и том же здании, каждый со своим судьей. Когда прибыл специальный автобус, с клетками в салоне, полиция тщательно следила за тем, чтобы публика не переходила разделительную черту, ограничивающую дорожку, по которой вели подсудимых.

Оникс – единственный из американской группы, кого Гренс знал в лицо, – теперь действительно выглядел пожилым человеком. Скованный по рукам и ногам, он еле семенил десятисантиметровыми шажками. Оранжевая роба и желтый браслет выделяли его из прочих как особо опасного преступника. В зале суда цепь вокруг его талии соединили с торчащей из пола стальной петлей, благодаря чему Оникс оказался прикован к своему месту. Только после этого с Оникса сняли наручники, чтобы он смог ознакомиться с документами по своему делу.

В последний раз Эверт Гренс был в аэропорту по случаю прибытия Хоффмана и Линнеи, теперь же сам пробирался сквозь толпу встречающих к следующей очереди, такой же нетерпеливой, как только что в салоне самолета. Те же люди переминались с ноги на ногу теперь уже в другом месте.

Гренс поставил чемодан на пол и сделал глубокий вдох, прежде чем на него сесть. В такой день нужно найти в себе силы даже для того, чтобы махнуть таксисту.

В зале суда они сидели друг напротив друга. Гренсу было достаточно протянуть руку, чтобы коснуться лидера педофилов, во плоти и крови. Оникс встретил шведского комиссара, выступавшего свидетелем по его делу, улыбкой. Не растерянной и ни в коем случае не виноватой. В этой улыбке ясно читалось осознание собственного превосходства, как будто один Оникс знал, как оно было на самом деле.

Гренс и раньше видел такие улыбки и давно научился их игнорировать. Но только не в этот раз. Комиссар почувствовал, что его раздражение перерастает в безумие, как только подошло время давать показания. В этот момент он еще раз осознал справедливость того, что Оникс находится в этом зале, именно на этом месте.

Любое тяжкое преступление переживается снова и снова. У психически здорового человека это бывает связано со стыдом, раскаянием – не с улыбкой превосходства, означающей готовность к новым «подвигам».

Оказавшись в самом начале очереди на такси, Гренс смог почти сразу погрузиться в кожаное сиденье, слабо пахнущее сигаретой.

Утренний час пик миновал, но на Е4 в направлении Стокгольма было оживленно. Так приятно было откинуться на упругую спинку, подставив лицо яркому солнечному свету.