Слабак

В подвале Федерального корпуса, где проходило большинство наших занятий, имелось три просторных помещения. В передней комнате, расположенной наполовину под землёй, находились сотни крошечных почтовых ящиков: по одному на каждого студента. Я проверял свой каждое утро, хотя бы для того, чтобы вытащить номер “The Wall Street Journal”, на которую отец подарил мне подписку. Я извлекал его максимально аккуратно, ведь он целиком заполнял маленький ящик. А затем сразу начинал складывать его, пряча между своими книгами, чтобы никто ничего не заметил. Уверен, ничто не могло считаться более постыдным в Святом Иоанне, чем прослыть студентом, читающим официальные отчёты крупного бизнеса и промышленности. И всё же тем утром я застыл, всё ещё держа газету в руках.

Дело было весной, на третьем курсе. Два года после нашей ссоры мы с папой почти не разговаривали, и пропасть между нами всё увеличилась. Так что когда он начал присылать мне газету, я воспринял этот жест как предложение мира. К тому времени он уже продал свой бизнес. Я наблюдал со стороны, как он, превратившись из владельца бизнеса в простого сотрудника компании, теряет независимость и жизненный вектор. Дэнни рассказал мне, что Аднан исчез задолго до этого, и теперь в семье никто не упоминал его имени. Белокурая Светлана изредка появлялась за завтраком, а Тедди проносился по подъездной дорожке на ревущем мотоцикле «Триумф», рассыпая гравий с круглой площадки на траву под дикой яблоней. Избегать общения с ними не составляло для меня труда. Они тоже старались не сталкиваться со мной, хотя вероятность того, что из моего рта вылетят сердитые неприятные вопросы, в тот момент была уже невелика. Впрочем, в основном я держался подальше от дома, поскольку переехал из общежития в съёмную квартиру – на верхнем этаже коричневого дома с черепичной крышей на Принс-Джордж-стрит.

В колледже Дафни и Пэт не вернулись на второй курс. Роджер – мой сосед по комнате на первом курсе – исчез так же, как и появился, без объяснения причин и не оставив никаких следов. Билл так разрывался между учёбой, таверной «Миддлтон» и дружбой с другими официантами, что мы почти не виделись. А если и встречались, то нервно и не слишком подробно обсуждали прошедшие за неделю лекции. Таким образом мы старательно обходили друг друга… и неразрешённые вопросы о его предательстве.

Проходившие дважды в неделю семинары поглощали большую часть моего внимания. Хотя я по-прежнему не вносил большого вклада в общие дискуссии, ограничиваясь одним-двумя предложениями, теперь всё же почувствовал некоторый прогресс в понимании материала. К тому времени, когда мой класс дошёл до эпохи Просвещения, я уже мог с уверенностью сказать, что понимаю многое, а не только разрозненные отрывки – так что даже мог теперь участвовать в вечерней беседе.

В то утро, доставая газету из ящика, я подумал, что в комнате никого больше нет, и пробежал глазами по первой странице. Затем рассеянно начал читать статью со средней колонки. В ней рассказывалось о маленьких точках света, проходящих под землёй по тонким кабелям, обменивающимся информацией друг с другом. Я так увлёкся, что не заметил нескольких студентов, сидевших позади меня, пока их разговор не отвлёк меня от чтения. Я услышал слова «культура» и «недовольство» и понял, что это старшекурсники говорят о Фрейде. В их разговоре чувствовалось лёгкое подтрунивание. Они обсуждали подобные темы уже три с лишним года и знали, как дискутировать, не перебивая и не принижая друг друга. Поэтому и разговор звучал так непринуждённо. Мне очень захотелось влиться в такую группу.

Именно тогда я впервые обратил внимание на Беатрис. Поскольку кампус был небольшим – менее пятисот студентов, – я наверняка видел её и раньше, хотя не мог вспомнить, когда и где. Она говорила быстро и постоянно поправляла пальцами тёмные волосы, сметая их с высокого лба и откидывая назад или в сторону. Все черты её лица были напряжёнными, а язык острым. Она тщательно строила предложения, хотя порой они звучали несколько спонтанно.

Увидев, что я наблюдаю за ней, она жестом пригласила меня присоединиться к компании. Я спрятал газету под мышку и сел в большое кожаное кресло рядом с ней.

– Мы говорим о Фрейде, если тебе интересно. Читаем к сегодняшнему занятию его работу «Недовольство культурой». Это наша небольшая разминка. Ты ведь третьекурсник, верно? Значит, вы ещё этого не проходили. Поэтому позволь мне ввести тебя в курс дела. Фрейд переформулирует вопрос Гоббса. Как мы, люди, справляемся с хаосом? Как приспосабливаемся к худшим сторонам человеческой природы, и что это означает для наших обществ? Гоббс считал, что для поддержания порядка в обществе должен существовать суверен. Фрейд знал, что никакого суверена нет. Но угрозы насилия и похоть создают особые точки напряжённости в нашей цивилизованности. Каким образом разрешить это напряжение в цивилизованном сообществе? Обязательно ли оно должно являться источником тревоги? Неужели наша социальная участь – находиться в состоянии постоянного противостояния нашим инстинктам?