Слабак

Я произнёс эту череду оскорблений монотонным голосом, чтобы не выдать себя. Ни он, ни мама, ни кто-либо из гостей за столом никак не отреагировали. Папа, казалось, восхитился моим чистым произношением и мягким звучанием языка, гордо повернувшись к гостям, которые улыбнулись в ответ.

После завтрака папа отвёл меня в сторону. Он выглядел расстроенным, но дело было явно не в моём спиче на французском.

– Мэтью позвонил и рассказал, что случилось. Зачем ты так сделал? Я всего лишь пытался помочь!

– Пожалуйста, больше не пытайся, папа. Не надо. Хочу разобраться во всём сам.

– Любой отец поступил бы так же, как я. Это инстинкт, который невозможно контролировать. Особенно отцовский. Подожди, пока у тебя появятся дети, и ты сам станешь чувствовать себя отцом. Вот тогда всё и увидишь.

Он говорил искренне, но его «пророчество» не имело смысла. Я едва ли считал себя даже просто «взрослым» – не говоря уже о том, чтобы понять, что значит быть отцом.

– Папа, если бы я страдал от боли, то понял бы твоё стремление показать меня врачу. Но я не испытывал никакой физической боли. Ты сам придумал странный диагноз. Потому что пытаешься исправить и улучшить меня с тех самых пор, как мне исполнилось одиннадцать. Думаю, тебе следует уже остановиться. Ведь ты забываешь одну очень важную вещь.

– И что же именно?

– Это моё тело, а не твоё. Мы – не один и тот же человек! И, кроме того, в моём теле нет ничего плохого: оно такое, какое есть. И с ним никогда не случалось ничего такого уж слишком плохого. Ты просто увлёкся. Может, начнёшь исправлять себя, а не меня?

Эти слова словно исходили из чужих уст. Отец мрачно посмотрел на меня – возможно, надеясь, что я отрекусь от сказанного, как только приду в себя. Но мы оба чувствовали, что на этот раз я такого не сделаю. Мне даже показалось, что потемнела отцовская борода – там, где на щеках появились складки. Никогда не видел его таким грустным, таким опечаленным.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет и я стоял рядом с отцом у раковины, пока тот брился, казалось, что мой папа – бог всего на свете: рассудительности, точности и пророческого понимания того, как устроен мир. Теперь он выглядел растерянным, неуверенным в будущем, не доверяющим своим хвалёным инстинктам, принёсшим, по его словам, такой «успех в жизни». Он больше не выглядел божественным, он стал простым человеком, совершившим свою долю ошибок. Одни из них достались ему по наследству, а другие он допустил сам. Я почувствовал к нему такое сочувствие, какого никогда не испытывал раньше.

– Между моим и твоим телом никогда и не было никакой путаницы, – твёрдо произнёс папа, напирая. – Ты всегда был невысоким, маленьким, худым. Тебе требовался толчок к росту. К энергии и структуре. Тебе требовалось узнать, что такое настоящая жизнь улиц. Что такое нужда. Это то, чему должен научить отец. Не понимаю, почему ты теперь так неблагодарен? Неужели так трудно принять мою помощь?

– Разве помощь не зависит от конкретной формы, которую принимает? Подталкивать меня к тому, к чему я оказался не готов, – странная форма помощи. Мне было всего четырнадцать, когда ты отправил меня к той девушке. И она вовсе не стала частью какого-то праздничного обряда посвящения, не так ли? У неё имелась конкретная цель. Она стала лишь агентом, которому надлежало вылечить меня – правда, не знаю, от чего именно. Разве ты не мог дать мне шанс вылечиться самому, даже если ты решил за меня, что именно мне нужно? Зачем было торопиться? Разве нельзя подождать, пока я стану готов?

– Я сделал то, что сделал бы любой любящий своего сына отец.

– Правда? А твой отец делал для тебя то же, что ты сделал для меня?

– Не хочу больше говорить об этом. Разговор окончен. Только прошу тебя поразмышлять об этом ещё раз, когда не будешь так зол. Попробуй посмотреть на ситуацию с моей точки зрения. Если сможешь – то, думаю, увидишь всё совсем по-другому. Уж точно я не хотел причинить тебе боль. Ты всё неправильно понял. Я просто делал свою отцовскую работу. Теперь, Джонатан, займись своей. И повзрослей уже!

Он никогда не выглядел таким умоляющим и грубым одновременно. На минуту я застыл на месте после того, как он вышел из комнаты. Может быть, он во многом и прав. Возможно, именно это и нужно сейчас делать – взрослеть. Но я подозревал, что большая часть работы уже сделана.

* * *

Я поднялся в свою комнату, собрал книги и одежду в кучу и бросил их в рюкзак: чувствовал внутреннюю готовность оставить позади свой дом, с его комфортом и страданиями. Затем вызвал такси, а когда сел на скрипучее заднее сиденье и направился к станции в Оссиннинг, ощутил внутри некий активный элемент – гармоничное сочетание лёгкости и весомости, столь же новое для меня, как и моё освободившееся накануне тело.

Глава 20