Слабак

– Она его подписала, – пошутил я. Хотя, обезумев от страсти, я забыл попросить её об этом.

Рассматривая их лица, устремившие всё своё внимание на меня, требующие рассказов о Натали, я вдруг почувствовал благодарность – за то, что она помогла мне вернуть должное место в кругу моих друзей.

В один момент все мои прошлые проступки словно бы чудесным образом удалились из протокола. Больше не имело никакого значения, сомневался ли я в духовной силе ЛСД или насколько громко стучал пятками в коридоре. Я обрёл позицию, защищавшую меня и позволявшую приятелям не замечать моих недостатков. Они мгновенно очаровались образом проститутки, созданным мною для них, – и так я самым естественным образом освободился из одиночного заключения, куда они меня отправили.

Марко, стоявший в одиночестве, не поднимал глаз, пока я отвечал на расспросы. Хотелось, чтобы каждый мой ответ особенно упрекал его за случившуюся агрессию. Хотел, чтобы он знал, что никак не повлиял на меня. Я всё ещё смаковал гнев, вызванный его нападением, но теперь я чувствовал себя победителем.

* * *

Через несколько дней я снова оказался в аэропорту Женевы, ожидая свой рейс в Нью-Йорк, чтобы улететь на пасхальные каникулы. Хотя персонал авиакомпании “Pan Am” отнёсся к моему гипсу с тем же пониманием, что и во время полёта в Лозанну, я больше не нуждался в особом обращении. Гипс стал легче, и я настолько привык к нему, что особо и не замечал его. Только опуская глаза и видя его, вспоминал, что тот все ещё является частью моего тела. Предстоящая встреча с доктором Ротом, где его предстояло снять, пугала больше, чем сам гипс. Я не хотел думать о том, как будет выглядеть моя нога после трёх месяцев в гипсе. Или как я смогу ходить на двух нормальных ногах. Папин водитель, Аттилио, встретил меня в аэропорту и помог сесть в машину.

Меня приветствовали в парадном зале под люстрой так же восторженно, как и на Рождество. Если моя мать, братья и сестра и привыкли к моему отсутствию, то они этого не показали. Мама обняла меня и прижалась ко мне. Начала задавать мне столько вопросов сразу, что я едва мог ответить хотя бы на один из них. Тим потащил мои чемоданы наверх. Дэнни показал мне очки, похожие на мои, что ему прописали. Эйлин хотела, чтобы я послушал пластинки вместе с ней в её комнате. Семья уже поужинала, но мама специально оставила порцию для меня.

Мы сидели в гостиной и смотрели на огонь, когда возникала пауза между их вопросами и моими ответами.

– Тебе что, холодно, Джон? – спросила мама, заметив, что моё зимнее пальто в полоску, длиной ниже колена, было всё ещё застёгнуто. – Почему ты не снимешь пальто?

В школе мы никогда не снимали верхнюю одежду, входя или выходя из комнаты или здания. Мы едва замечали, что на нас надето, или были настолько под кайфом, что не беспокоились о мелочах вроде количества одежды.

Мама подошла, чтобы помочь мне раздеться, но я начал сопротивляться. Могу сказать, что моё нежелание ощущать комнатную температуру так же, как она, порядком раздосадовало её. Но в тот момент сама возможность сидеть в пальто в нашей гостиной показалось мне крайне важным делом, как будто это была неотъемлемая часть личной независимости. Мне почти исполнилось шестнадцать, и я совершил так много «взрослых» поступков, о которых даже не мог рассказать матери. Поэтому пальто, не снятое в помещении, служило определённым символом моей зрелости.

После десерта я поднялся наверх и лёг на свою старую кровать. Тим предложил:

– Послушай это, – и поставил пластинку Джонни Винтера. – Когда-нибудь слышал, чтобы играли так быстро? – поинтересовался он.

– Ну, слишком уж быстро, как по мне, – буркнул я и начал неспешно раздеваться в гардеробной. Я слишком устал, чтобы распаковывать вещи, и поэтому начал копаться в зелёном комоде, ища какую-нибудь старую пижаму, пока не нашёл такую, куда ещё пролезала моя здоровая нога. А для ноги в гипсе пришлось другую штанину разорвать.

Мама постучала и спросила, можно ли ей войти. Затем зашла в гардеробную и начала аккуратно складывать одежду, которую я только что снял. А после настояла на том, чтобы уложить меня спать, как будто мне было всего десять лет.

Прежде чем заснуть, я попытался рассказать Тиму о моих новых друзьях в Пристрое (и о том, почему они на самом деле учатся в школе Швейцарии), но мы оба заснули, прежде чем я дошёл до темы контрабанды.

* * *

– Кто такая Натали? – ласково спросила мама на другой день. – Девочка из школы?

Я моментально понял, что совершил ошибку: разбирая мою одежду, мама обнаружила бумажку с именем и телефоном Натали, забытую мною в кармане зелёных бархатных брюк.

– Нет, это девушка, с которой я как-то познакомился на танцах, которые “École Nouvelle” устраивает совместно со школами для девочек в окрестностях Лозанны по выходным, – начал на ходу сочинять я (надеясь, что она не станет дальше допытываться).

– О! – воскликнула мама. – А потом ты сводил её на свидание? Расскажи о ней. Откуда она?

– Вообще-то она американка. Откуда-то из Флориды. Мы пошли есть мороженое на следующий день после знакомства.

Я оказался в опасной позиции.