Сквозь толщу лет

Шуткой была и сконструированная американскими инженерами собака, сломя голову бежавшая на свет и так нелепо погибшая: привлеченная ярким светом фар, она кинулась навстречу машине и кончила свое недолгое существование под ее колесами.

Игрой конструкторской мысли были построенные английскими учеными черепахи Эльзи, Эльмер и Кора, которые упорно двигались к свету и обходили препятствия. Устройства черепах были отрегулированы так, что одна из них казалась уравновешенной, даже флегматичной, другая — нервной, легко возбудимой.

В общем только игрушкой было и творение французских исследователей — селезень Жоб и уточка Барбара, парочка, постоянно представлявшая собой курьезное зрелище: птицы двигались вместе, расходились, опять шли друг к другу, а в ряде случаев обнаруживали даже нечто весьма похожее на память.

А ведь в прямом родстве со всеми этими забавами и игрушками находятся многие выросшие на наших глазах достижения новейшей техники, представленные не только автоматическими линиями на заводах и фабриках, автопилотами в авиации, но и счетными машинами-переводчиками, «думающими» машинами.

И вот еще одна детская забава: муравей-привратник, закрывающий головой вход в гнездо, не шевелится в ответ на прикосновение соломинкой или волосиком, но отступает, когда его усик тронули муравьиным усиком. Этим волшебным ключом открывается ход не только в гнездо муравьев, но и к пониманию загадок скрещенных антенн.

В прикосновениях муравьиных антенн можно видеть одно из важнейших звеньев, связывающих воедино обитателей муравейника. Постепенно проясняются и другие, так долго остававшиеся тайной за семью печатями опоры, на которых зиждется целостность и муравьиной семьи, и семьи других общественных насекомых.

В ДВУХ ШАГАХ ОТ АШХАБАДА (очерк)

1. ГЯУРС

Всего двадцать минут назад мы покинули городские перекрестки, улицы с черными тенями тополей на выбеленных стенах, с восточно ярким орнаментом цветников, с прохладным журчанием воды в цементированном ложе оросительных канавок. Отсюда трасса ушла на окраину, к разбросанным строениям и пыльным пустырям. Жилые и промышленные кварталы отступили к западу, а на юге над городом обозначились легкие и воздушные очертания горных цепей. Печальной полосой прошло мимо кладбище — немой лес из невысоких глиняных столбов. Здесь похоронены жертвы землетрясения 1948 года — мужчины, женщины, старики, дети, не пережившие ночи с 5 на 6 октября. Среди зарослей низкорослого узловатого кустарника дорога бежит на восток, и с каждым километром, с каждой минутой вокруг становится все пустыннее.

Освещенные утренним солнцем, продолжают отступать на юг сиреневые вершины и сизые гребни горных цепей. По склонам медлительно плывет молочная дымка, и кажется — величественная громада поднялась и парит в воздухе. Зато с северной стороны небо совсем припало к земле. Там, за линией горизонта, лежат пески Каракумов.

Между мертвой пустыней и подножием первых отрогов Копет-Дага плавится на солнце начисто выжженная, раскаленная плита Гяурского плато. Давно миновала совсем короткая здесь весна с яркой зеленью трав и огоньками степных тюльпанов, и сейчас снова догола испепелена земля — серая, рыжая. Дико и голо. Твердь и небо. Пустота и плоскость.

Покинув асфальт, машина прямо по спекшемуся грунту углубляется в предмостье пустыни. Когда на пологих буграх полуторку подбрасывает, как лодку на волнах, в кузове оживают бочки, бидоны, канистры — они погромыхивают, в них бьет о стенки, хлюпает, плещет, захлебывается вода. Без воды сюда не ездят.

Просто невероятно, что где-то существует сейчас темная, влажная, податливая под ногой земля — поросшая лесом, присыпанная палым листом, выстланная прохладным войлоком мха, звенящая щебетом и трелями птиц.

А здесь с добела расплавленного неба бесшумно низвергаются на землю сухие потоки слепящего зноя. Не то что леса — деревца не видно. Ни кустика, ни травинки, ни строения, ни даже просто камня. Небо и твердь. Пространство и плоскость.

Это — Гяурс.

Но в самом ли деле земля здесь лишена примет?

Если оторваться от неоглядных просторов, от неохватных масштабов, если перевести взгляд хотя бы на ближайший клочок почвы, видны приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с водой.

Сам по себе холмик нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их очень много, и все эти одновершинные глинистые наросты очень друг на друга похожи: правильная кривая контура, купол, словно облицованный глиной, а земля вокруг купола чуть не сплошь заплетена серыми, вылепленными из грунта узорами.

Они напоминают, пожалуй, рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с узкими листочками… Солянка, мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.

Как возникли здесь эти воспроизведенные в глине миниатюры?