Сквозь тернии

- Вот и авиагоризонт, как и компас, постоянно цепляется за свой единственный ориентир, то есть, за горизонт. В один прекрасный момент – ещё в пятидесятых годах прошлого века – наше верховное главнокомандование решило, что отечественные авиагоризонты уступают западным аналогам. Заслали шпионов, выведать ихние секреты.

- Ничего себе, как в кино!

- А ты как думал... Да, так всё и было, поверь мне на слово. Только без проволочек у нас как всегда не обошлось. Удалось добыть фотографию американского авиагоризонта, только перевёрнутого вверх ногами...

- Вверх тормашками?!

- Да. В момент фотосъёмки прибор был развёрнут по вертикали на 180 градусов, относительно камеры, – то есть, вверх тормашками, выражаясь твоим языком. Наши конструкторы, естественно, посчитали такое положение западного прибора правильным и запустили в серийное производство. Украденный авиагоризонт получил название АГИ-1. Вот этот самый «перевёрнутый» АГИ-1 и был установлен на нашем Миг-25РУ.

- А разве нельзя было определить всё как есть ещё на земле?

- Можно. Более того, мы знали эту особенность АГИ-1 и старались постоянно быть начеку, но... человек, как известно, предполагает, а судьба – располагает. Дело даже не в самом приборе, а в его окраске.

- А причём тут окраска?

- Спрашиваешь. Именно цвет рабочих элементов авиагоризонта так пагубно влияет на психику человека. Особенно когда за окнами кабины ничего не видно и летишь, так сказать, на ощупь. Достаточно малейшего отклонения от курса, как начинается нервотрёпка. Крен, вертикальная скорость, высота – значения этих компонентов необходимо определить как можно скорее и, по возможности, без погрешностей, потому что промедление или незначительная промашка – это не совсем то, на откуп чего следует уповать, находясь на высоте более двадцати тысяч.

- А причём цвет?

- Визуально авиагоризонт похож на шар. На обычный мячик, каким мы раньше играли в лапту, а вы сейчас – в теннис. Особенность – в его окраске: верхняя часть, до экватора – голубая, под цвет неба, а нижняя – серая или коричневая, на вроде земли.

- А у вас всё было наоборот, потому что фотография оказалась кверху ногами!

- Именно так. После пары несложных фигур усилился боковой ветер – нас стало относить в сторону от аэродрома. Диспетчер приказал вернуться на исходную точку, и Генка начал маневрировать: попытался спуститься ниже, думая, что ветер разогнал туман и удастся хоть что-нибудь разглядеть. Однако мы спускались, а просвета всё не было. В какой-то момент мне сделалось не по себе. Генка тоже почувствовал неладное: стал стремительно набирать высоту. Когда появился просвет, мне показалось, что мы вломились прямиком в царство небесное, только походило это царство больше на обычную лесополосу. Тут же сработал сигнализатор близости земли. Мы неслись в преисподнюю с ошеломительным креном на правое крыло и углом порядка 70 градусов.

- Как же вы уцелели? – Алька смотрел на деда огромными глазами, словно прямо сейчас видел, как тот вертится в своём пикирующем Миге, что вот-вот врежется в землю.

- Как-то... Последнее что я запомнил, находясь в здравом рассудке, – это сильную перегрузку. Я машинально потянул ручку штурвала на себя и после этого больше ничего не помню. Будто провал в памяти произошёл. Генка потом ещё рассказывал, что не мог понять, как до него всё же дошло, что мы движемся не вверх, а вниз, – ведь он потянул за рычаг ещё задолго до того, как увидел землю: иначе нам бы не удалось выровнять машину, – Александр Сергеевич помолчал, прислушиваясь к размеренному гулу троллейбуса – в его голове на полном форсаже выл ТРДФ, силясь вынести пикирующую птицу к свету. – Генка тогда ещё озвучил странную вещь... Он сказал, что оказывается, не только бог может ходить по небесам, распоряжаясь судьбами простых людей. Мы сами тоже можем так делать, потому что на АГИ-1 небо располагается как раз под ногами. Бог может лишь подкидывать нам испытания, а вот то, как мы себя поведём в той или иной ситуации – зависит, в первую очередь, от нас же самих. Потому что мы покорили небо. Оставили на нём отпечаток своего ботинка.

Александр Сергеевич замолчал, уставился в окно. Троллейбус свернул на Студенческую и лавировал между опрятными сталинскими двухэтажками.

- Деда, а дядя Гена, получается, совсем ничего не боится?

- Отчего же. Не боится только истинный глупец, уж поверь мне на слово.

- Тогда если в школе трусом обзовут – значит, это ничего не значит?

- Хм... Смотря за что обзовут. Вот, если у одноклассницы книжку отобрал или натворил чего и друга лучшего подставил – это трус. А когда кого-нибудь осознанно от ошибки или глупости отговорить пытаешься, а тебя на смех поднимают – мол, трусишка зайка серенький, – тут ты верно подметил: незачем связываться с таким контингентом, всё равно это ни к чему хорошему не приведёт. Потому что они твердолобые все, точно ослы.