Скрытые в темноте

– Я просто волнуюсь… после того, что случилось с Джейком, пришлось нелегко, правда? Особенно Алекс. И тебе, конечно, тоже, – спешит добавить он.

– У нас всё хорошо. Правда.

Я всегда так говорю.

– Что с ним будет?

Мальчик заплакал, и Алекс поднимает его на руки. Моя мать выглядит обеспокоенно.

– Не знаю. Соцслужба решит.

Алекс присела с малышом на скамейку. Он продолжает плакать, и мама бегает вокруг, не зная, что делать.

– Трудно ему придется, – отзывается папа, глядя на них. – Однажды кто-нибудь расскажет парнишке всю правду. О том, кто он такой. Кем был его отец, что натворила мать… Нелегко жить с таким грузом.

Я размышляю об Уильяме Харпере, который всегда хотел сына. Знает ли старик о нем? Желает ли с ним встретиться? Или же волнения последних недель только ухудшили его состояние? Когда я ехал по Фрэмптон-роуд, на доме висела табличка «Продается». Повторяю самому себе, что Харпер все равно вскоре отправился бы в дом престарелых, и тем не менее чувствую некую вину.

– Иногда лучше не знать, – говорю я, возвращаясь к реальности. – Иногда молчание милосерднее.

Папа смотрит на меня, и на мгновение, всего на мгновение мне кажется, что сейчас он скажет правду. Обо мне. О них. О том, кто я такой.

Но мама вдруг зовет нас из сада, и он, осторожно коснувшись моего плеча, идет к выходу.

– Ты прав, сынок.

* * *

Конец октября. Льет дождь, мелкий противный дождь, пронизывающий до самых костей. Реки, каналы, болота – этот город окружает вода. Зимой каменные строения впитывают влагу. Некоторые дома на Фрэмптон-роуд, а именно те, где живут дети, украшены к Хеллоуину: на окнах декорации в виде вампиров, привидений и ведьм с зелеными волосами. Кое-где у порога красуются тыквы с вырезанными глазами и зубами.

Марк Секстон стоит на подъездной дорожке дома № 31 под зонтом для гольфа и смотрит на крышу. Ни хрена они не успеют к Рождеству. Ну хоть строители вернулись, и то хорошо. По крайней мере, должны были вернуться… Он смотрит на часы – наверное, уже в четвертый раз. Да где же они, черт побери?

Как по сигналу на улицу поворачивает грузовик с платформой и останавливается у дома Марка. Выходят двое мужчин: Тревор Оуэнс, прораб, и молодой парнишка. Последний начинает разгружать машину и доставать инструменты.

– Только вы двое? – настороженно спрашивает Секстон. – Я думал, сегодня приедут и все остальные.

– Не волнуйтесь, мистер Секстон, они в пути, – отвечает Оуэнс. – Им еще надо докупить кое-какие материалы. Я решил опередить их и еще раз взглянуть на нашу проблемку в подвале.

– Как по мне, так это целая гребаная проблема, – сердится Марк, но все же идет открывать дверь.

Внутри стоит запах сырости. Вот еще одна чертова причина, почему он хотел управиться с ремонтом за лето.

Оуэнс идет по коридору к кухне и тянет на себя дверь в подвал. Щелкает выключателем – все равно темно.

– Кенни! – кричит он. – Фонарик есть?

Парень приносит большой желтый пластиковый фонарик. Оуэнс включает его и направляет луч света на патрон. Лампочки в нем нет.

– Ладно. Посмотрим, что у нас тут…

Он начинает спускаться по лестнице. Внезапно слышится треск, затем крик и грохот.

– Что? – Секстон наклоняется ближе. – Что там за чертовщина?

Он замирает у порога и смотрит вниз. Оуэнс лежит на спине, цепляясь за остатки деревянных ступеней.

– Твою мать. – Его грудь тяжело вздымается. – Твою мать, вон там… посмотрите…

Фонарик упал, и свет конусом льется по полу. В темноте мелькает десяток глаз-пуговок, что-то шуршит.

Крысы.

Только Оуэнс имел в виду совсем другое.

Она лежит у основания того, что некогда было лестницей. Одна нога изогнута под неестественным углом. Длинные волосы, немного позеленевшие, тонкие руки, черный лак на ногтях. Молодая. Когда-то, пожалуй, была красивой, только теперь уже не разберешь.

Лица у нее не осталось.

* * *