Скрытые чувства

– Нет! – мой голос похож на писк. Глаза слезятся. Мне стоит возмутиться. Может быть, даже на него наорать. А я стою, замерев, как кролик перед удавом, и не могу пошевелиться.

– Тогда почему ты здесь? М-м-м?

Князев отставляет стакан на стол, берет мой альбом для набросков и начинает пролистывать тот – страница за страницей. Я молчу, потому что вряд ли его вопрос требует ответа.

– И тут нет, – смеется. – Ну, надо же.

– Ч-чего нет? – сглатываю я.

– Моих рук. – Он снова ко мне подходит, вскинув руки по обе стороны от лица. – Вот этих… Помнишь, ты говорила, что хочешь их написать? Говорила, они красивые…

Меня обдает жаром. И тут же бросает в дрожь.

– Знаешь, мне, наверное, и впрямь лучше уйти отсюда.

– Не так быстро, – ловит меня за локоть. – Сначала ответь… Хотя нет. Не надо. Я и так знаю, зачем ты их фотографировала. А вот ты, выходит, не в курсе, что мне известна твоя ма-а-аленькая грязная тайна.

Ну, какой же бред… Бред! Нужно с этим заканчивать. Но как? И о каких моих грязных тайнах речь?

– Ты меня пугаешь, Иван. Прямо сейчас… очень меня пугаешь. Думаю, для ребенка это гораздо опасней, чем мои краски.

В моем голосе звенят слезы. Я готова терпеть все, что угодно – не отступающую от меня ни на шаг охрану, прием еды по заранее составленному и утвержденному меню (полезному для ребенка!), готова мириться с тем, что мое передвижение по городу контролируется, терпеть отсутствие всякой свободы... Но не страх. Жить в постоянном страхе невозможно.

Кажется, его отрезвляют мои слова. Он замирает передо мной. Сжимает кулаки и демонстративно отходит в сторону.

– Спасибо, – шепчу я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как старуха, поднимаюсь по лестнице. Убеждаю себя, что он не может знать о моих мотивах. Или… может? Спросить у него прямо? А как? Да и какое это теперь имеет значение? Я с ним. Мы вместе. У нас будет ребенок, а значит, ничего уже не изменить.

Я не готова к этому. Не готова! Не готова…

Но я привыкну к этой мысли. Со временем непременно привыкну.

Укладываюсь в кровать. Беру телефон. В последнее время я вообще не захожу в соцсети.

«Я и так знаю, зачем ты их фотографировала. Что? А вот ты, выходит, не в курсе, что мне известна твоя ма-а-аленькая грязная тайна».

Он видел мои сториз? А если да, что это для нас означает?

Ничего хорошего. Факт. Ни один мужик не простит то, что его использовали. Никогда. Может, это и объясняет его изменившееся поведение? И единственное, что меня спасает от его гнева – беременность?

Вскакиваю с постели. Меня подхлестывает дурацкая мысль, что я еще могу все исправить. Объяснив, кем он для меня стал за это время. Рассказав, как я ему благодарна за все, что он сделал. Несусь вниз.

– Иван!

– Иди в постель, Жанна.

– Я не могу! Я хочу тебе все объяснить!

– Ну, давай. Я послушаю. 

Он пьян. Он чудовищно пьян, – понимаю я. – Пьян так, что непонятно, за счет чего вообще держится.

– Расскажи, как ты со мной трахалась. Через силу? А может, представляя того сопляка, что тебе рога наставил?

– Н-нет…

Я жалею, что пришла. Не надо было лезть на рожон, когда он в таком состоянии. Я недооценила ситуацию и запросто могу за это поплатиться.

– Нет?

– Нет. Мне было хорошо с тобой. Всегда. Я… – осекаюсь.

– В этом месте надо сказать «я люблю тебя», – хмыкает он, наступая.

– Люблю, – повторяю послушно, потому что по-своему я его в самом деле люблю. Да к тому же сейчас это, кажется, единственные слова, способные спасти нас обоих.

– Покажешь, как? – он опускает ладонь на ремень и щелкает пряжкой. Сглатываю.

– Ты же знаешь, что мне нельзя. Врач сказал поберечься.

– У тебя есть рот… – Иван касается большим пальцем моих губ. Надавливает легонько. – Горло… – пальцы соскальзывают на шею. Я панически дергаюсь. Не потому, что мне противна мысль о минете. В тот момент я вообще думаю о другом. О том, что его ярость так сильна, что ей нет края. И в этом мне жить? Нам всем в этом жить? Сколько же дров я наломала!

Он наклоняется. Пальцы конвульсивно сжимаются. Несильно. Едва ощутимо. Но с намеком на то, что ему меня придушить хочется.

– Возвращайся в кровать, – шепчет на ухо, опуская руку. Не в силах его ослушаться, я бегу… Бегу прочь.

Мне кажется, что ничего хуже быть не может. Но жизнь открывает передо мной новые грани понятия «плохо». Когда он впервые за много дней спустился к завтраку. Холодный и застегнутый на все пуговицы. Далекий, как никогда. Разбитый, но не сломленный. Как будто за одну ночь постаревший. Хотя, может быть, и не за одну… Что я вообще о нем знаю? И об этой жизни, что?

– Я должен извиниться за свое поведение ночью. Этого больше не повторится.

– Ничего, – шепчу я. – И ты меня прости. Я постараюсь все исправить. Я…

– Извини, у меня много работы.