Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

Сашка, просидев ночь то с Акинфом возле броневика, то в избе, присматривая за Еленой и изучая карту, обдумал свое положение. Оно ему, без всяких оговорок, нравилось больше, чем любое предыдущее в этом завихрении. Тем, что создавало невиданное поле свободы. Если и отсюда не выкинут, само собой. Но подсказывала интуиция — не выкинут. Если это Ловушка, то она, по определению, независима от управляющих контуров Сети. А сам он независим от Ловушки. Как хороший пловец — от водоворота, смертельного для дилетантов.

Тем более Игорь невольно выступает в качестве прикрытия, вспомогательного десанта, погибающего на плацдарме, пока главные силы высаживаются совсем в другом месте.

Он решил предложить своим соперникам или, если таковых не имеется, обычным законам природы нечто вроде партии «в поддавки». Следовать «естественному» развитию событий, никак ему не противодействуя, даже в мыслях. Проявила княжна взбалмошное желание отправиться на поиск дружинников своего конвоя — пожалуйста. Поддержим, вопреки вполне разумной позиции Игоря. Если ею кто-то управляет, посмотрим, с какой целью. Если действительно аффект глупой девчонки, разведка все равно не помешает. А то, что он, единственный, способный осознавать происходящее с нескольких точек зрения, повел себя как слабое звено, уступившее начальственной воле, — вполне может повысить его личные шансы. Стал бы упираться, «брать управление на себя» — тут и засветился…

Никак его не оставляла мысль, забавная или настораживающая, что озеро, вокруг которого они крутились, имеет некий мистический смысл, а то и функцию. Слишком часто оно возникало в контексте их приключений. В «настоящем» шестьдесят восьмом году они ездили сюда с друзьями в студенческий лагерь. Потом Левашов купил здесь «имение», где Новиков впервые открыл ему истинную сущность Ирины. Еще дальше — друг Шестакова Власьев избрал его местом своего отшельничества. Туда же сам Шестаков-Шульгин прибежал из Москвы, спасаясь от чекистов. И теперь Ростокин избрал Нилову пустынь в качестве опорного пункта своей реальности.

Прямо Бермудский треугольник какой-то. Или проще — им самим, молодым, никакого представления о грядущем не имеющим, он так запал в память, что остальные события нанизываются на предложенную ось, как куски баранины на шампур. Потому что больше не на что. Кроме московских реперных точек, естественно.

А сейчас он едет, покачиваясь в седле, ручной пулемет с взведенным затвором, пристроенный поперек седельной луки, смотрит в глубь леса по левую руку. Так правильнее. Если враг движется по дороге или по ее правую сторону, он обнаружит себя раньше, чем сам заметит разведку, и времени развернуть ствол хватит.

Сашка, было дело, подрабатывал метальщиком ножей и силовым акробатом в московском цирке. А там аттракцион конной джигитовки ставил старый, за шестьдесят уже, кубанский казак, отслуживший в кавалерии все кампании, от боев с басмачами в Средней Азии в двадцать девятом и до самой Померании, где конники Второго гвардейского корпуса, продолжавшие называть себя «доваторцами» (хоть и погиб Лев Михайлович в декабре сорок первого), зачерпнули касками балтийскую воду.

Засиживались, как принято, артисты после представления в подсобках, выпивали в меру, Василий Петрович, сняв напряжение (рискованные трюки он на арене демонстрировал), делился боевым опытом, находя в Шульгине благодарного слушателя. Раззадорившись, показывал на настоящих шашках, чем отличается спортивное фехтование, в котором Сашка был мастером, от настоящего, боевого. И будто предвидел, что придется «молодому» повоевать в конном строю (что представлялось абсолютно невероятным в разгар «атомного века»), щедро делился с ним кровью добытым опытом. Как одной шашкой справиться с вооруженным огнестрельным оружием противником, как конному взводу действовать в тылах танковой дивизии, и еще много разных приемов и хитростей, позволявших выжить даже в теоретически безнадежных ситуациях.

Шульгин считал, что дикие степняки, при всех инстинктах и условных рефлексах хищников и грабителей, интеллектуального превосходства над более цивилизованным противником не имеют по определению, а значит, и шансов на убедительную, с геополитическими последствиями, победу — тоже. Что история и подтвердила.

Игорь и княжна, помирившись, ехали рядом, о чем-то личном негромко переговариваясь, Юрята приотстал саженей на двадцать, что тоже было правильно.

Тишина стояла в лесу неимоверная. Птицы не пели, звери, которых в тринадцатом веке должно было бегать здесь изобильно, не попадались и голосов не подавали. Или ушли вглубь, или их вообще в сценарий не включили.

Дождь по-прежнему шелестел, шишки с вершин падали, а так — ничего.

Миновали две нешироких речки вброд, на подходе к развилке, где остатки конвоя увели за собой погоню, а княжна свернула к командному пункту Игоря, остановились. Так никого и не встретив. Ни своих, ни чужих.