Скорее счастлив, чем нет

Моя стариковская болезнь скоро меня доконает.

Мохад наверняка меня уволит. Если я пойду работать водителем автобуса, то забуду, куда еду. Если пойду в учителя, буду забывать имена учеников и программу. Стану банкиром – случайно раздам все деньги и обанкрочусь. Пойду в армию – забуду, как стрелять, или поубиваю всех своих. Я сгодился только на роль подопытной крысы в провальном опыте.

Вряд ли у меня когда-нибудь хватит концентрации дорисовать комикс, но с этим я уже смирился. Иногда истории так и остаются незаконченными. Иногда жизнь заканчивает их не так, как хочется.

Я ни с кем больше не буду встречаться. Будет нечестно, если я полюблю кого-нибудь, а потом его забуду.

Теперь осталось извиниться всего один раз.

Это непросто, но в конце концов у меня получается уговорить Эрика идти домой и отпустить меня к Томасу одного. Тот, когда узнает о моей болезни, конечно, не даст мне бродить по улицам в одиночку. А разговаривать впопыхах мне не хочется.

И вот я уже медленно лезу по пожарной лестнице. Начинаю привыкать, что жизнь иногда включает перемотку. В начале лета я всегда поднимался по этим ступенькам с радостным предвкушением; теперь такое ощущение, что я иду на смерть. Вот и окно. Шторы задернуты. Но даже так видно кусочек склоненной над столом спины Томаса. Он что-то пишет. Наверняка в дневник.

Я стучу в окно. Он подскакивает.

И вдруг, как и Женевьев, несколько раз быстро моргает. Его глаза наполняются слезами. Я только головой качаю.

– Залезай на крышу, – зову я.

Он кивает.

Я вылезаю наверх, сажусь и жду, снова и снова напоминая себе, что делаю и зачем сюда полез. Внизу загораются оранжевым фонари, наступает вечер, в небе вспыхивает пара звезд. Вот Томас выходит на крышу, а вот уже сидит на краю.

Меня самую капельку потряхивает. Это я тоже запомню навсегда.

– Короче, происходит какая-то жесть, – начинаю я и ложусь на спину. По крайней мере, звезды по небу не бегают, за что им большое спасибо. – У меня поврежден кусок мозга, где хранятся воспоминания. Пока только частично, но врач говорит, что рано или поздно эта штука может врубиться на полную катушку. Если ты что-то скажешь, а я забуду, прости.

Теперь Томас сидит рядом. Мы некоторое время молчим. Или успеваем кучу всего обсудить, но я этого не помню.

А вот что я помню.

– Как думаешь, – спрашивает Томас, – может, в прошлой жизни ты был очень, очень плохим? Ну типа вдруг давным-давно в далекой-далекой галактике тебя звали Дарт Вейдер? У тебя просто дико отвратная карма.

Я хмыкаю и несколько раз прокручиваю его фразу у себя в голове.

– Вот да, я тоже заметил. Честно, Томас, не хочу больше жить. Как было бы классно просто встать и слететь с крыши…

– Длинный, если ты меня любишь, не заставляй меня всю жизнь помнить, как ты спрыгнул с крыши, ладно? И, пожалуйста, не забудь сегодня хотя бы это.

– Ладно, тогда обещай мне жить вечно. Я не выдержу, если мне будут каждый день сообщать, что тебя нет. Живи вечно и будь счастлив, ладно?

Томас смеется сквозь слезы:

– Хорошо, Длинный. Буду бессмертным. Раз плюнуть.

– И про счастье не забудь!

Томас подтягивает к себе колени и хрустит суставами.

– Короче, моя очередь признаваться. Когда ты рассказал мне про свою первую сторону, я подозревал, что тебе нравлюсь. Ты понимаешь меня, как никто. Если совсем уж честно, я, наверно, из-за нашей дружбы даже пару раз задумался о своей ориентации. Но я все равно на сто процентов не гей, а то бегал бы за тобой, как несчастный влюбленный.

Я пытаюсь что-то ответить, но слова не идут.

– Мы никогда не сможем быть вместе, – договаривает он. – Но я хочу всегда быть рядом. Даже если мы будем сидеть в одной комнате и ты будешь снова и снова со мной здороваться, я буду счастлив. Я буду снова и снова садиться рядом.

У меня в голове мелькает счастливое видение. Допустим даже, Томас не гей – я уже понял, либо это реально так, либо сейчас ему нужно в это верить, – но вот он приходит в Летео и убеждает сделать ему операцию, чтобы об этом забыть. Став геем, он приходит ко мне, как и обещал, и мы всю жизнь даем друг другу счастливые воспоминания.

Но, как всегда, надо думать не только о себе. У Томаса с Женевьев, например, отлично получится дарить друг другу счастье. Женевьев будет светиться, а он будет шептать ей на ухо шутки, которые меня не касаются. Он подхватит ее на руки, как новобрачную, и унесет в мир счастья, которого я не достиг ни с ней, ни с ним.

– Что бы сделал на моем месте Томас Рейес? – спрашиваю я.

Томас садится:

– Я бы лез вон из кожи, чтобы почаще бывать счастливым. Ты уже столько всякой хрени пережил, можешь просто вспоминать ее и понимать, что худшее позади. Вот тебе мои пять копеек мудрости.

Я, может быть, никогда не увижу, кем он станет, когда повзрослеет: режиссером, борцом, диджеем или декоратором, геем или натуралом. Я к тому времени могу уже так затеряться в прошлом, что даже его не узнаю.

– Томас, я не хочу забывать.

– И я не хочу, чтобы ты забывал. Главное, помни, что я тебя до усрачки люблю.