Скорее счастлив, чем нет

– Не будем о мрачном, ладно? – Томас задумчиво разглядывает ближайшую поливалку, озорно приподнимает кустистые брови, стягивает футболку и напрягает бицепсы. У него, оказывается, пресс, как у какого-нибудь греческого бога. А у меня рельефные только ребра. – Снимай футболку!

– Не хочу замочить телефон.

– Оберни его футболкой. Никто не украдет.

– Чувак, мы не в Квинсе.

Томас заворачивает телефон в футболку и вешает ее на почтовый ящик:

– Не хочешь – как хочешь, – и бежит трусцой, перепрыгивая от поливалки к поливалке. Солнце бликует на пряжке его ремня. Какие-то прохожие, конечно, глядят на него как на чокнутого, но ему, по ходу, плевать.

Не знаю, что в меня вселилось, что я смог побороть все свои комплексы и тоже раздеться, но это так классно! Томас поднимает вверх большие пальцы. Я больше не чувствую себя ходячим скелетом. Я достаю телефон, но не успеваю закатать его в футболку, как он звонит. Женевьев. Я застываю.

– Привет!

– Привет! И почему я уже соскучилась, придурок ты тупой? Прилетай сюда, построим в лесу шалаш, заведем детей…

– Я соскучился еще сильнее, но не настолько, чтобы ходить в походы.

– Если мы всю жизнь так проживем, это будет не поход!

– Уговорила.

Сколько бы ни было между нами километров, я представляю, как она улыбается. И я счастлив. Еще более счастлив, чем был до этого. Я безумно скучаю, готов умолять вернуться – но пусть уж она спокойно порисует, не отвлекаясь на меня.

– Ты уже начала над чем-то работать или у вас там какие-нибудь тупые вводные мероприятия?

– Тупые мероприятия вчера были. Сейчас пойдем рисовать натюрморты с деревьями, а пока маленький перерыв, и я…

Тут я чуть не роняю телефон: Томас лег грудью на поливалку и отжимается, выделываясь перед какими-то девчонками, идущими по другой стороне улицы. Женевьев громко зовет меня по имени, и я снова подношу трубку к уху:

– Прости, тут Томас придуривается. Его, по ходу, вообще не колышет, кто что скажет!

– Вы там опять в суицид играете?

– Не, мы просто тусим с Томасом. – Без футболки я чувствую себя голым. – Наверно, скоро уже домой пойду. Вымотался. Слушай, вечером сможешь мне позвонить? Раз уж я тебя не отвлекаю, ты за сегодня, наверно, штук пятьсот картин нарисуешь, хоть расскажешь, что там.

– Угу. До вечера, малыш, – и вешает трубку. Я не попрощался, не сказал, что люблю…

Теперь мне дико стыдно, что я отвлекся на Томаса. Но она еще позвонит. Я объясню, что мне надо было заняться чем-нибудь прикольным, и вообще, это она виновата, бросила меня тут одного, но если бы она из-за меня осталась, я бы себе не простил, так что ее тут особо не обвинишь… Надеюсь, она через всю страну пихнет меня в плечо, и все наладится. Я заворачиваю телефон в футболку, скидываю кроссовки, бросаю все кучей на землю, бегу – в джинсах и носках – к поливалкам и прыгаю сквозь струи воды. Смеясь, приземляюсь.

– Ого! – Томас свистит. – Давно пора!

А холодно. Меня бьет мелкая дрожь.

– Блин, одежда – это классно…

– Ну хоть минутку побудь на воле, Длинный! – Томас хватает меня за плечи, как тренер перед главным матчем сезона – без понятия уж, по какому виду спорта. – Забудь про все. Забудь про отца. Даже про девушку забудь. Представь, что ты один во всем мире.

После такого монолога он отпускает меня и садится на землю. Вода так и льется ему на голову.

Я сажусь напротив него и тоже намокаю.

– Я один во всем мире, – тихо говорю я сам себе и отбрасываю все сомнения, представляя, как они уплывают в канализацию. Потом зажмуриваюсь и считаю, чувствуя, как с каждой секундой меня отпускает, как я становлюсь собой: – Пятьдесят восемь… Пятьдесят девять… – Не хочу расставаться с последней секундой. – Шестьдесят.

Открываю глаза. Вокруг нас играет в догонялки стайка детей.

– Я офигею из джинсов вылезать! – говорю я и почти не слышу собственного голоса: в уши затекает вода, плещутся и орут дети.

Томас встает и протягивает мне руку. Я вцепляюсь в его предплечье.

– Ничего гейского! – смеется он.

Хохоча, мы идем одеваться. Томас вытирается футболкой, она промокает насквозь.

– Слушай, как классно! – орет он. – Еще и в кино удачно поспал! Давно так не веселился, с тех пор… Да никогда!

– Круто. В смысле, хреново быть тобой, но классно, что тебе со мной весело.

Я пытаюсь натянуть футболку, попадаю головой не в ту дыру и не могу выпутаться. Борясь с футболкой, я чуть не падаю, и Томас хватает меня обеими руками:

– Стой! Стой смирно! – и ржет. Сколько раз ни кричи «ничего гейского!», он стягивает с меня майку, от этого не отмоешься. Немного страданий – и вот я, одетый, стою и пялюсь на него.

– С тобой никуда ходить нельзя, ты ведешь себя как укурок.

Девчонки, пялившиеся на Томаса, теперь хихикают надо мной. Я бы, наверно, сильно обиделся, не будь у меня Женевьев. Неподалеку Брендан и А-Я-Псих расслабляются с сигаретами, которые А-Я-Псих ворует у отца. Они смотрят на меня, будто не узнавая. Я киваю в знак приветствия, но они, видимо, успели курнуть травы и все еще торчат.

– Что вечером делаешь? – спрашивает Томас. – Если только спишь, это и у меня дома можно. – Он улыбается: – Странно прозвучало. Ничего гейского.