Скользя во тьме

А ведь было время, когда Арктур не держал под подушкой револьвера. Когда один псих в заднем дворике не палил чёрт знает зачем из своей пушки, когда другой псих — или, может статься, тот же самый — не переносил отпечаток коротухи в собственных палёных мозгах на немыслимо дорогой и ценный цефаскоп, который все обитатели дома плюс все их друзья любили и на который нарадоваться не могли. В прежние времена Боб Арктур вёл свои дела совсем по-другому: была у него жена, очень похожая на всех прочих жён, две маленькие дочки, устойчивое домашнее хозяйство, которое ежедневно подметалось, мылось и освобождалось от мусора, мёртвые газеты, которые даже не открывали, а только переносили от передней дорожки к мусорному баку — порой впрочем, успевая за это время что-нибудь прочитать. Но в один прекрасный день, вынимая из-под раковины электрическую машинку для приготовления «воздушной кукурузы», Арктур треснулся головой об угол кухонного шкафа. Резкая боль и порез на скальпе, столь нежданные и незаслуженные, невесть по какой причине сорвали всю паутину. До Арктура мигом дошло, что как раз к кухонному шкафу он никакой ненависти не испытывает. Ненавидел он только свою жену, двух дочерей, весь дом в целом, задний дворик с мотокосилкой, гараж, систему радиационного подогрева^{2}, передний дворик, ограду — короче, всё это злоебучее место и каждого в нём живущего. Арктур решил развестись и свалить куда подальше. Очень скоро он так и сделал. И постепенно вписался в новую, мрачную жизнь, лишённую всего вышеперечисленного.

Наверное, Арктур должен был сожалеть о своём решении. Но он не сожалел. Та жизнь была лишена волнений, лишена приключений. Она была слишком безопасна. Все элементы, все её составляющие всегда оказывались прямо перед глазами, и ничего нового даже нельзя было ожидать. Та жизнь, как однажды ему представилось, походила на утлую пластиковую лодчонку, отправившуюся в чуть ли не вечное безмятежное плавание, в самом конце которого ей всё-таки предстояло утонуть, что стало бы для всех тайным облегчением.

Но в том мрачном мире, где Арктур жил теперь, на него постоянно обрушивались вещи омерзительные, вещи удивительные, а порой, очень редко, и вещи волшебные; ни на что нельзя было рассчитывать заранее. Как в случае с умышленной и злонамеренной порчей цефалохромоскопа фирмы «Альтек», вокруг которого Арктур строил приятную часть своего графика — тот фрагмент дня, когда все расслаблялись и оттягивались. С разумной точки зрения, для неведомого вредителя его поступок не имел смысла. Но не столь уж многие из этих длинных вечерних теней были и впрямь разумны, по крайней мере, в строгом понимании. Загадочный акт мог быть совершён кем угодно и по какой угодно причине. Любым человеком, которого Арктур знал или даже просто когда-то встречал. Любым из восьми дюжин фантастических придурков, разнокалиберных уродов, выжженных торчков, психотических параноиков с затаённым на него галлюцинаторным злом, который, однако, действовал в реальности, а не в фантазии. По сути, это даже мог быть кто-то, кого Арктур никогда не встречал, — кто-то, случайно выбравший его из телефонного справочника.

Или ближайший друг.

Возможно, подумал Арктур, Джерри Фабин — прежде чем его увезли. Ведь это была совершенно выжженная, отравленная скорлупа. Плюс мириады тлей. Надо же, обвинял Донну — да, собственно, всех девушек, — что они, дескать, его «заразили». Пидорас. Впрочем, подумал он, если бы Джерри вознамерился кого-то достать, он достал бы Донну, а не меня. И потом, я сильно сомневаюсь, что Джерри врубился бы, как снять с блока нижнюю панель. Попытаться он, понятное дело, мог, но как пить дать до сих пор бы там и торчал, отвинчивая и завинчивая один и тот же болтик. Или попробовал бы отбить панель молотком. Кроме того, если бы этим занялся Джерри Фабин, блок наверняка оказался бы полон сикарашьих яиц, которые бы живо его отпугнули. Арктур мысленно ухмыльнулся.

Мудак несчастный, подумал он, и мысленная ухмылка испарилась. Бедный сукин сын. Однажды в его мозг были занесены следовые количества комплексов тяжёлых металлов — так всё и получилось. Ещё один в длинной череде, сумеречный организм среди многих ему подобных — среди едва ли не бесконечного числа овощей с повреждёнными мозгами. Биологическая жизнь продолжается, подумал Арктур. Но душа, разум — всё остальное мертво. Рефлекторный механизм. Вроде какого-нибудь насекомого — тли, к примеру. Машина, обречённая снова и снова следовать одним и тем же шаблонам, вернее, одному-единственному. Неважно, подходит он к ситуации или нет.

Интересно, каким Джерри был раньше, размышлял Арктур. Сам он не так уж давно его знал. Чарльз Фрек утверждал, что в своё время Джерри функционировал очень даже прилично. Чтобы в это поверить, подумал Арктур, мне нужно было самому его таким видеть.

Пожалуй, мне следовало сообщить Хэнку о порче моего цефаскопа, подумал он затем. Они быстро бы разобрались, в чём тут соль. Хотя чем они реально мне помогут? Это просто риск, на который ты идёшь, решив заняться такой работой.