Скользя во тьме

— Здесь звонят, только когда кого-нибудь точно угрохают, — отозвался Лакман, пристроившись где-то вне поля зрения, но внимательно за всем наблюдая.

— В наш век, — мрачно произнёс Баррис, — в том дегенеративном обществе, в котором нам приходится жить, при столь всеобщей развращённости, каждый достойный человек постоянно нуждается в пистолете. — Прищурившись, он выпалил из своего пистолета с самодельным глушителем. Чудовищный грохот на время оглушил всех троих. В дальних дворах залаяли собаки.

Улыбаясь, Баррис принялся разматывать фольгу с куска пенорезины. Похоже, он был страшно доволен.

— Н-да, вот это точно глушитель, — сказал Чарльз Фрек. всё ещё держась за уши и прикидывая, когда заявится полиция. Целая череда машин.

— Вышло так, — объяснил Баррис, показывая ему и Лакману чёрные дырки, прожжённые в пенорезине, — что он усилил звук вместо того, чтобы его приглушить. Но я сделал почти то, что требовалось. По крайней мере в принципе.

— А сколько стоит такой пистолет? — поинтересовался Чарльз Фрек. У него никогда не было пистолета. Несколько раз он заводил себе нож, но его всё время тырили. Однажды нож спёрла тёлка, пока Чарльз Фрек в ванной мылся.

— Немного, — ответил Баррис. — Б/у — около тридцати долларов. А этот как раз б/у. — Он протянул пистолет Чарльзу Фреку, но тот опасливо попятился. — Я тебе его продам, — пообещал Баррис. — Тебе непременно нужен пистолет. Чтобы обороняться от всех, кто станет тебе вредить.

— Таких слишком много, — с иронической ухмылкой заметил Лакман. — На днях я видел в «Лос-Анджелес Таймс» объявление. Там говорилось, что каждому, кто навредит Фреку особенно успешно, бесплатный радиоприёмник дадут.

— Могу поменяться с тобой на тахометр Борга-Вагнера, — предложил Чарльз Фрек.

— Который ты стырил из гаража у соседа напротив? — спросил Лакман.

— Ну, тот парень тоже наверняка его стырил, — стал оправдываться Чарльз Фрек. По его несокрушимому убеждению, всё, что хоть чего-нибудь стоило, первоначально так или иначе тырилось; это просто указывало на то, что данная вещь имеет стоимость. — По сути дела, — продолжил он, — этот сосед напротив не первый его стырил. Он уже минимум раз пятнадцать из рук в руки переходил. То есть это натурально крутой тахометр.

— Почём ты знаешь, что он его стырил? — поинтересовался у него Лакман.

— Блин, приятель, у него там в гараже восемь тахометров, и у всех обрезанные провода болтаются. То есть откуда они ещё могли взяться? Какой мудак пойдёт покупать себе сразу восемь тахометров?

— А я думал, ты цефаскопом занимаешься, — обратился Лакман к Баррису. — Ты что, уже закончил?

— Не могу же я днём и ночью с ним работать, — парировал Баррис. — Это слишком большой прибор. Мне нужен перерыв. — Хитрым складным ножиком он отрезал ещё кусок пенорезины. — Вот этот будет абсолютно беззвучным.

— А Боб думает, ты с цефаскопом работаешь, — сказал Лакман. — Лежит там на кровати у себя в спальне и воображает, как ты его прибор чинишь. А ты тут из своего паршивого пистолета палишь. Разве ты не согласился с Бобом, что задолженная тобой квартплата должна компенсироваться твоей…

— Подобно хорошему пиву, — провозгласил Баррис, — сложная, кропотливая реконструкция повреждённого электронного блока…

— Ладно, давай пали из своего охрененного одиннадцатицентового глушителя, — перебил Лакман и рыгнул.

* * *

Вот я и огрёб, подумал Роберт Арктур.

Он лежал на спине в мутном свете спальни, мрачно уставившись в пустоту. Рядом, под подушкой, лежал его специальный полицейский револьвер; при грохоте баррисовской пушки 22-го калибра, выпалившей в заднем дворике, Арктур машинально достал револьвер из-под подушки и положил поближе к правой руке. Мера предосторожности — против любой отдельной угрозы и всех сразу; сознательно он об этом даже не подумал.

Впрочем, его револьвер 32-го калибра мало чем мог помочь Арктуру против методов столь нечестных, как наглая порча его самого ценного и дорогостоящего имущества. Добравшись до дома после доклада Хэнку, он сразу же проверил всю остальную технику и нашёл её в порядке. Особенно машину — в подобных случаях всегда первым долгом машину. Что бы ни происходило и с чем бы это ни было связано, всё это казалось крайне трусливым и подлым. Какой-то бесчестный и малодушный урод таился на периферии жизни, предпринимая в отношении Арктура косвенные выпады со скрытой, безопасной позиции. Даже не человек, а скорее что-то вроде ходячего, незримого воплощения их образа жизни.