Скиталец

«Интересно, на каком языке мне с ними говорить», — подумал я. Наверно, надо бы на немецком, но тут было маленькое осложнение. Я не говорил по-немецки. И вообще, в совершенстве знал только русский. Прилично — английский, немного — французский, итальянский и сербскохорватский. Немецкий же язык как-то остался вне поля моих интересов. Может быть, потому что в нашем мире большинство нужных мне немцев, как, впрочем, и итальянцев, говорили по-английски. Но, скорее, потому, что просто невозможно объять необъятное.

Вошедшая медсестра прервала ход моих мыслей. Выглядела она словно вышедшей из старых европейских фильмов.

Ей было что-то порядка двадцати. Блондинистая, миловидная, но ничего особенного.

— Гутен морген, — поприветствовал я ее, как мог, изображая немецкий акцент.

«Хорошо еще, что я по ошибке не сказал „хэндохох“, — подумал я и улыбнулся — Гутен морген, — ответила она мне, тоже улыбнувшись, после чего добавила еще что-то, из чего я понял только оберлейтенант, но догадался, что это меня спрашивают о самочувствии.

— Гут, — ответил я, но так как говорить все надо было, спросил, — Говорите ли русски?

За каким-то чертом сказал я это на сербский манер.

— Конечно, — ответила она. — Я ведь русская. Но неужели мой немецкий так плох.

— Отнюдь, — ответил я, — Но я предпочитаю разговаривать с людьми на родном языке. Особенно, если владею им в совершенстве.

Вы не представляете, как я был доволен своей последней фразой, слова которой настолько соответствовали действительности, что провели бы любой детектор лжи.

— Хорошо, господин оберлейтенант СС, я рада, что вам уже лучше. Возьмите термометр.

— Хорошо… Но зачем так официально.

Можете называть меня по имени. Кстати, я еще не знаю вашего имени.

— Люба.

— Очень приятно. Красивое русское имя.

— У вас, Гер Генрих, тоже красивое имя, — это немецкое слово звучало скорее как «хер», и я немного поморщился.

Генрих. Значит, в этом мире я переделал свое имя с французского на немецкий лад. Итак, я уже знал, что я — обер-лейтенант Генрих. Фамилия, вероятно, осталась той же. Может быть, исчез или переделался русский суффикс. Но увижу паспорт — разберусь. Надо выяснить, как же я здесь очутился.

— Извините, я не совсем хорошо помню.

Как я здесь оказался?

— Вы попали к нам с сотрясением мозга после подавления бунта заключенных.

— Странно… Ничего не помню, — на редкость откровенно сказал я.

— Это бывает. У вас был сильный удар по голове. Вы пролежали без сознания почти три дня.

— Неужели?!

— Мы уже начали волноваться.

— Я рад… Что за меня волнуются.

Она смущенно улыбнулась.

— Расскажите что-нибудь, — сказал я ей.

— Что-нибудь? — переспросила она.

— Просто хочется поговорить.

Тут бы анекдот какой рассказать, но как это всегда бывает ничего путного на ум не приходило.

— Извините, меня ждут другие пациенты, — наконец оборвала она неловкое молчание. — Но я еще вернусь.

Она улыбнулась обаятельной, очень женственной улыбкой и вышла, закрыв за собой дверь.

За градусником она вернулась минут через двадцать, но и в этом случае ничего дополнительного из нее вытянуть не получилось.

Потом был завтрак, имевший ту же информативность, возмещаемый, однако, калорийностью. А проголодался я, к слову, изрядно.

А потом пришел доктор.

Это был невысокий, похожий на сову человек лет шестидесяти. Он порасспрашивал меня о самочувствии, после чего мы поговорили на общие темы. Пытаясь выведать как можно больше, я спросил его, не случилось ли его интересного за время моего беспамятства.

— А ведь действительно случилось, — ответил он. — Пока вы были без сознания, Фриц Шварцкофф совершил первый пилотируемый полет в Космос! Каков технический прогресс!

Я был действительно удивлен. Это насколько должно было отстать техническое развитие, если первого космонавта они запустили только теперь! Видимо, Германия, если и не является единственной страной на Земле, то, во всяком случае, уж наверняка не имеет конкурентов. А без оных наступает застой. Ну тогда со своими знаниями я бы мог бы… Хотя нет, здесь я не физик.

Досадно!

Я вспомнил, как наша желтая пресса последних лет, дабы опорочить Советский Союз, писала, что будто бы фашисты запускали космонавтов задолго до Гагарина, и что недавно, якобы, двое из них вернулись… Я немного задумался, и доктор принял это за сверхволнение.

— Да, зря я вам об этом сказал. Вам не надо сейчас волноваться. Но все же такое событие! Должны же мы были запустить в космос человека до конца нашего тысячелетия.

— Да, это точно, — автоматически ответил я, — Тысячелетний Рейх должен быть космической державой!

— Кстати, могу вас еще раз обрадовать.

После обеда вас навестит очень приятная фрау.

— Она назвалась?

— Женатому человеку грех задавать этот вопрос. Конечно, это фрау Алиса.

Алиса. Неужели та самая!

* * *

Я не ошибся, это была та самая Алиса. Видимо наша встреча в самолете была не случайна, и наши линии жизни были основательно пересечены.

— Ты изменился, — сказала она, после того как мы бурно, а точнее, очень бурно поприветствовали друг друга.

— Да, Алиса, я не могу сказать, что последние события отразились на мне благосклонно.