Скифы

Один из подростков сказал пугливо:

– Воедя… да ну их! Это из этих… как их…

– Скифы мы, – сказал Крылов свирепо. – А ты, мразь, сейчас рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови…

Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение. Под ноги попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на спину, нелепо перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль бесконечного, как кризис, дома. Пристыженные соратники, кто бегом, а кто еще пытается сохранять лицо, отступили шагом.

Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:

– Ты был великолепен!

– Был? – удивился Крылов. – Я великолепен всегда.

– Уже не сомневаюсь, – заявила она. – В настоящем мужчине всегда отыскивается нечто пещерное… Как ты схватил камень! Это надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица…

– Скифы мы, – повторил он. Странное чувство силы не оставляло его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как бы сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную жажду кровавой схватки. – Скифы мы… с жадными очами…

Глава 20

Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то сведет на безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.

Крылов вошел в подъезд первым – в постсоветское время правила этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к полутьме. Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал безмятежно:

– Ты полагаешь… что это у вас серьезно?

– Что?

– Ну, эта… скифскость.

Он повел ее по ступенькам вверх – лифт останавливается между первым и вторым, заговорил, сам удивляясь тому, что его не трясет, как после такой стычки трясло бы еще полдня, а то и завтра боялся бы выйти из подъезда:

– Яна, в мире постоянно борются две силы. Только две! Не те детские, о которых всякий думает в первую очередь: Зло и Добро, Тьма и Свет, Закон и Хаос… Первая сила – хочу просто жить, а вторая – нет, надо строить некое совершенное общество. Один цикл постоянно сменяет другой: устав строить, человечек плюет на недостроенный фундамент, ложится на песок, подставляя брюхо солнышку, и говорит: как много я терял, пока строил! Солнышко, птички, бабочки, а я не замечал…

– Он прав, – заметила Яна. – Тебе не тяжело? Давай помогу.

У нее было чистое лицо и честные глаза провинциалки, что с готовностью придет любому на помощь. Даже мужчине, ибо там, у себя в Кунгуре, она, возможно, таскала тяжести и даже неизбалованно махала киркой на дороге.

– Такая ноша не тянет, – ответил он небрежно.

Она усмехнулась хитро:

– Даже удивительно, что ты не стал брать ни вина, ни водки!

– Гм, – пробормотал он, – а… да не стоит, думаю.

Смолчал, что у него на кухне стоит пара бутылок шампанского, очень даже неплохого, а запас пива он пополняет, едва в ящике остается меньше пяти бутылок.

Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что занят, хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие, как качели, силовые кабели.

– Но вот, належавшись и наимевшись, – продолжал Крылов, – человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить высокое, чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас… И – начинается все снова.

– Почему снова?

– Снова, – поправился Крылов, – да не на том же месте. Всякий раз фундамент достраивается, поднимаются стены… Если стены и ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места строить можно, а откуда уже пошло черт-те что…. Черт, грузят что-то в лифт, что ли?

Яна слушала с интересом. Спросила:

– Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что глубоко-глубоко внутри?

– Да, – пробормотал Крылов, – что-то в этом роде.

– Оседлать святые чувства, – сказала Яна с удовольствием, – и заставить их работать на свою животную программу! Да вы просто редкие сволочи!

Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился, шутит она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом месте.

– Самые великие дела, – ответил Крылов, – делаются как раз на эксплуатации великих чувств.

– Мерзавцы, – сказала она с чувством. – Редкостные мерзавцы! Да вы настоящие политики!

За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе зашевелилось, задвигалось, пошли толстые кишки шлангов, кабелей, проводов, Крылов с облегчением перевел дух.

В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие пальцы пакеты с провизией, он чувствовал, как все замкнутое пространство заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не застонал, лифт ползет со скоростью поднимающихся гор, а в крови уже не зуд, а жар, пламя, расплавленный металл…

Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов, мочи и блевотины.