Скиф

Тот высокий черноволосый эллин, что встретил нас в день прибытия, вызвал меня к торговцу, и я уже с полчаса как наблюдаю за его веселящимися гостями. Равнодушно, не торопясь, они пьют прекрасные вина и виноградный сок. Увенчанные цветами, они сидят и лежат около столов, заполненных ароматными блюдами. Рабы время от времени меняют тарелки с маленькими порциями кушанья на другие, потому что эти деликатесы предназначены не для насыщения, а лишь для пробы, как редкое лакомство. А еда вроде цельной рыбы, мидий и устриц, фазанов, лебедей и дроф, начиненных фаршем из грибов, баранины под медовым соусом, стоит не тронутая.

Прошел час, может, чуть больше. Аристид видел меня и даже кивнул, но не подошел. Он все так же развлекал своих гостей, время от времени уединяясь с кем-нибудь из них в своем кабинете — комнате, примыкающей к трапезной.

К цветочно-угарной атмосфере я уже привык и мучился теперь голодными спазмами в животе, обоняя ароматы еды со столов. К счастью, гости парами и по одному начали одни за другими исчезать в дверях, выходя из дома.

Аристид лично проводил последнего — невысокого, лысеющего толстячка с венком из полевых цветов на голове. Тот, проходя мимо, внимательно посмотрел на меня, будто оценивал, да и сам торговец, вернувшись в дом и жестом руки пригласив меня к столам, бросал странные взгляды, казалось, он сомневается — а стоит ли вообще говорить со мной или посвящать в какую-то тайну? Поскольку это ему требовалось принять какое-то важное решение, я, пользуясь возможностью, присел на лежак, покрытый голубой тканью, и с наслаждением вцепился зубами в фаршированного фазана. Вино мне тоже понравилось. Поглаживая живот, я с сожалением смотрел на рыбу и моллюски, понимая, что вряд ли смогу проглотить что-нибудь еще. Наконец, заговорив, Аристид избавил меня от соблазна и мук чревоугодия:

— До этого момента я не мог уличить тебя в пристрастии к еде. Эллины пируют, чтобы каждый увидел место, занимаемое за столом, а потом, за дружеской беседой, поразил общество силой своей мысли и искусством ее выражения. Мы так же ценим тех, кто может лишь пригубив, ответить, откуда привезено вино — Коса, Хиоса, Лесбоса, Самоса или Родоса?

Он стоял напротив, смущая меня. Присел бы хоть, что ли! Поставив канфар[45] на стол, я пожал плечами: мол, точно не отличу, крыть нечем мне твою правду, грек. Торговец улыбнулся и продолжил:

— Как видишь, гости разошлись без дружеской беседы или симпосиона[46]. И на это есть причина, как и твое присутствие в моем доме не случайность. Ты пьешь вино как эллин, не болтлив и наверняка хочешь совершить немало подвигов, достойных славы прародителя всех скифов[47]?

Помня его наставления, я не стал кивать, соглашаясь. Хоть и не понимал пока, к чему он ведет этот разговор, ответил:

— Уважаемый Аристид, ты, как всегда, проницателен…

— Сегодня я получил плохую весть. Гелон устоял, но разорен, и в этом году я не поведу туда караван.

Значит ли это, что грек хочет меня сейчас уволить? Может, мне и было все равно, но Фароат разволновался, что не укрылось от торговца, который действительно был неплохим психологом. Он поднял руки, словно собрался оттолкнуть что-то ладонями, и поспешил успокоить мою молодую половинку души:

— Я не прогоню тебя и твоих воинов. Нет! Напротив, боги милостивы к тебе, и судьба благоволит, готовит твой взлет! Смотри!

Легким движением руки, подобно фокуснику, Аристид из складок хитона извлек увесистый кошель и бросил его на стол. Мешок с монетами приятно дзинькнул, и, пока я глазел на него, рядом звякнул еще один.

— Там триста золотых статеров или девять тысяч драхм!..

— Это много, — пробормотал я.

Мои руки покоились на моих же коленях, но Аристид почему-то встревожился и накрыл один из мешочков ладонью:

— Они будут твоими, но не сегодня!

Поскольку Фароат растворился в моем сознании, наверное, от того, что испугался увиденного богатства, я развеселился и, как советский офицер, равнодушный ко всяким заграничным фунтам и долларам с марками, не потерял самообладания всего лишь от упоминания каких-то там трехсот статеров.

— Кого нужно убить?!

«Только бы не рассмеяться», — думал, когда стремился воплотиться в образ ужасного маста марману.

— Что ты? Не тут и не скоро…

Значит, все-таки придется кого-то убить. Я улыбался, смирившись с роковой неизбежностью. Смеялся в душе над собой оттого, что вдруг задумался о морали, когда убиваешь не ради государственных интересов и высшей цели, а за деньги, для собственного благополучия.

— Неужто самого архонта?

— Нет. Это архонт тебе заплатит, если соберешь сотню номадов. Когда Персефона вернется к Аиду[48], скифские цари приведут армию к стенам Керкинитиды. Там должен быть и ты, конечно, если сможешь собрать воинов.