Сход листьев на мерзлую землю

Посреди поляны – огромное тело. Огромное – в самом деле, потому что, распрямившись, Рогач затмевает собою луну и смотрит поверх деревьев. Оттого его тело, полуразложившееся, все в пятнах да очагах опарышей, костями наружу, коченея, занимает треть поляны. С морды кожа совсем сползла, обнажая желтоватый череп, вместо глаз, выклеванных птицами, зияют черные провалы. Огромные рога темнеют на фоне непроглядно-серого неба – черные, ветвистые, разлапистые, больше напоминающие высохшие сосновые ветви.

На них, распятый, пронзенный насквозь, висит Эрле. Глаза его открыты.

– Эрле!!! – кричит, захлебываясь разом накатившими слезами. – Эрле!..

Вокруг тела Рогача стоят Высокие в белых одеждах и костяных коронах. Знает о них, слышал о них, помнил о них – и все равно не догадался! То были Старейшины. Те, кто ведают правдой. Самые древние и мудрые.

Теперь их древние и мудрые взгляды, все как один, устремляются на него.

– Как ты прошел сюда? – говорят, казалось, одновременно, все разом, и гулкие голоса отозвались в груди тягучей болью.

Голоса эти – или все же один голос – столь прекрасны, или же столь ужасны, что человеческое ухо не способно вынести их. Боль пронзает барабанные перепонки, прижимает руки к ушам, плачет сильнее, но все равно не сдается, не отступает. Наоборот – вперед идет, шагает в костяной круг, в заговоренную землю, чем-то красным облитую, к Оленю.

– Эрле! Я пришел! Я здесь! – говорит.

Глаза нараспашку – словно слюдой затянуты. Рот зашит вощеной нитью. Волосы длинные, рыжие, как лисий мех, по прядям разделены да к рогам привязаны. И ни кровинки на прекрасном лице.

– Эрле!…

– Как ты прошел сюда? – повторяют Старейшины своим нечеловеческим голосом, одним голосом на всех.

Вновь уши руками закрывает, вперед идет. Всего шагов – три по три, листва под подошвой шуршит, приминается, земля сухая, комьями летит. Подходит, руками в кости вцепляется, смотрит вверх: как добраться? Как спасти?

В глазах Эрле мука и печаль – только головой качает, мол, не надо. Да что значит не надо, когда надо, когда уже здесь?

– Подожди, дружище… – и вверх лезет.

Слышит: шаги. Сотня Стражей выступает из леса. Поднимают луки. Чувствует, как в спину упираются взгляды, нет-нет, да и зазвенит чья-то тетива, лишь приказа ждут. Ну пусть ждут, дождутся, но пока надо вверх по белой кости лезть, ногами упираться в полые глазницы, на руках подтягиваться, и добраться до Эрле.

Старейшины снова говорят, но что – разобрать с трудом можно, ну и не разбирает. Лезет в карман, достает нож, тянется нитки срезать. Эрле головой мотает сильнее: нет, нет. Да кто его слушать будет? Срезает…

– Уходи, – шепчет Эрле побелевшими губами, шепчет быстро, торопиться, времени нет, а успеть надо. – Уходи сейчас, отпустят, выпустят. Нечего тебе тут делать, не твое время.

– Я без тебя не уйду, – говорит упрямо. – Ты мой друг!

– Друг, друг, – торопливо говорит Эрле, шрамы от нитки кровоточить начинают в тех местах, где прошито было. – Ты мой друг, друг навсегда, друг навеки. Только тебе сюда нельзя, не сейчас, не в это время. Потом… Потом приходи, когда все зелено, когда все радостно. Когда тепло и свет солнца рассыпается по листве, когда роса сияет как драгоценные камни. Тогда приходи, слышишь?

– Эрле, Эрле, я приду, а тебя не будет!

– Ты без меня приходи, – отчаянно шепчет Эрле, изворачиваясь в путах так, чтобы видеть лицо. – Тут по весне без меня так хорошо.

– Да не хочу без тебя! – во рту вяжет горечь слов. – Мне с тобой надо, к тебе пришел.

– Зачем пришел-то?

– Увидеть… – всхлипывает, хватает ртом воздух, заново начинает: – Увидеть тебя хотел!

Эрле улыбается легко и свободно, делает глубокий вздох и говорит:

– Ну вот, увидел же. Теперь иди. Иди с миром.

В глазах его отражается осеннее небо, рыжая листва, целый мир в одних только его глазах. А потом Эрле глаза отводит, голову запрокидывает, смотрит в небо. И прутья-ветки, удерживающие его, сильнее впиваются в кожу, уже не позволяя пошевелиться. Алая кровь продолжает течь по темной ткани его одежд.

Скелет Рогача шевелится, кости трясутся, недоволен, видать – все норовит незваного гостя с себя сбросить. И ведь сбрасывает. Так, что не выходит удержаться, а получается соскользнуть неловко, упасть на сырые листья так, что ногу остро пронзает болью, но до ноги ли теперь?

– Эрле, ну как же это, как же?

Плачет.

Чьи-то руки крепко берут за плечи. Обернулся: Листвен. Каким-то образом нашел время, нашел способ, оставил пост, оставил службу, чтобы сюда прийти и собой закрыть от направленных в спину стрел.

– Уходим.

Листвен говорит торопливо, слова катятся, точно бусины.

– Уходим, пока есть время, пока есть силы, пока они дадут нам уйти.

Чей-то голос серебряным колокольчиком разлетается над поляной:

– Может они и дадут… А он не даст!

Поднимается, опираясь на руку Листвена, озирается по сторонам. Видит замерших Старейшин, видит стаю ворон, мальчишку с улыбкой до ушей, на себя похожего тоже, видит. И Эрле распятого видит.