Сказы Капкыдадыча

Но об этом “или” он даже боялся подумать. Воспитанный на морали всеобщего гуманизма, Ной в своих расчётах не допускал никакой возможности преступления через черту человекоубийства.

“Нажать на курок, чтобы убить себе подобного?!”

“Ну, тогда они убьют тебя” – сказал внутренний голос.

“Ничего, ничего, в моих арсеналах хватит средств, чтобы остудить особо горячие головы”.

Ной провёл несколько бессонных ночей на Сторожевой башне, и уже начал успокаиваться, когда под вечер дикари выстрелили из гранатомёта. Однако что-то у них не сработало, и заряд разорвался посреди толпы.

Вместо того, чтобы помогать раненым, обезумевшие люди набросились на искалеченных товарищей, тут же растерзав всех, кто ещё оставался в живых.

Движимый стремлением прекратить страшное пиршество, Ной выпустил овчарок за ворота и расстрелял несколько коробок с шумовыми патронами. Однако это возымело обратное действие. Жуткий вой, издаваемый сотнями глоток, проник сквозь толстые стены Дома и разъедающим ядом заполнил его коридоры и комнаты.

Обеспокоенный отсутствием собак, Ной через громкоговоритель тщетно призывал их вернуться. В горе и отчаянии он сорвал голос. И тогда Последний Разумный Человек не выдержал…

В яростном ослеплении он начал стрелять по осаждавшим. Разрывные пули сразу превращали в бесформенную массу всё, чего они достигали. Человек стрелял и стрелял, пока на поле перед Домом не прекратилось всякое движение. Потом, охватив руками голову, Ной сидел на ступенях Сторожевой башни, раскачиваясь из стороны в сторону.

Ночью дикари пировали. Их гортанные вскрики доносились до Дома, безвозвратно рассеивая остатки былого покоя.

Ной с потухшим взором стоял под стеклянным куполом обсерватории и бездумно смотрел в чёрный провал неба. Где-то в непомерной выси переливался млечный путь. Бриллиантовый блеск созвездий равнодушно струился на погружённую во мрак Землю.

Стрелец, Кассиопея, Жираф, Большая Медведица… Какие знакомые названия. Как же назовут их потомки? Может быть, так же? Может быть…

Дом взорвали сразу с нескольких сторон. Ной отстреливался сначала на нижних этажах, а затем, когда осаждавшие прорвались, отстреливался в узких переходах мансарды. Дикари несколько раз отступали, а потом и вовсе прекратили бессмысленный штурм, довольствуясь разграблением подвалов и подворья.

Бывший отшельник впал в тупое оцепенение. Для него размылась грань реальности и сна. Он до поздней ночи бродил по руинам Дома, запинаясь о многочисленные трупы и обгоревшие балки. Вдруг к нему что-то метнулось из темноты.

– Друг?!

Собака замерла в шаге от человека. Шерсть на боках была влажной от крови, сочившейся из глубоких ран, передняя лапа приволакивалась, а хвост болтался безжизненным обрубком.

– Друг, иди ко мне. Родной мой…

Глаза овчарки сверкнули алым огнём, из пасти вырвалось хриплое рычание.

– Что с тобой? Это же я – твой хозяин.

Но собака ещё раз рыкнула и скрылась в темноте ночи. Ной поражённо замер, силясь понять поступок Друга. На его зов больше никто не отзывался. Мысли в голове окончательно смешались, угрожая превратиться в неуправляемый поток.

– Где я?

Существо внутри съёжилось и тихо заскулило. Тело задрожало от зябкого холода предрассветных сумерек. Ной запрокинул голову в сереющее небо и глубоко вдохнул.

“Проснуться бы, Господи!”

Но и Он ему не ответил. Или Последний Отшельник Его ответа не услышал.

* * * * *

Што ты на меня так смотришь? Иди-ка лицо в озере сполосни. Человек ты умный, да того не разумеешь, што никакого ума не хватит весь мир в себя втиснуть, обязательно чего-нибудь упустишь.

ОХОТНИК ЗА

ПРИЗРАКАМИ

Слесарю-сантехнику Васе Мягонькому впритык к ноябрьским праздникам сильно не повезло – к нему прямо на рабочем месте пристало привидение. Причём оно недвусмысленно склоняло Васю к сожительству, за что сулило каких-то непонятных благ. Привидение было явно женского обличия, но сквозь довольно стройную фигуру просвечивали трубы полузатопленного канализационными водами подвала. Это в сантехнике вызывало странные ощущения.

Вася прекратил мучить проржавевший болт крепежа и принялся размышлять вслух:

– Ах ты… – он бросил осторожный взгляд на колыхающийся в метре от него женский силуэт и пресёк сорвавшийся было с языка матерок, – Ёж твою клёш! Вроде бы я со вторника не прикладывался, а надо ж, какая манифестация случилась, ядрёна-корень.

Васе тут же вспомнилась недобрая молва среди товарищей по работе о его склонности к странной для слесаря причуде – он сильно увлекался запоминанием заковыристых словечек, типа: демонстрация, престидижитация, мастурбация или что-то в этом роде. И любил Вася употребить какое-нибудь эдакое изречение посреди застолья, когда все уже упились и не вязали лыка.

Ни один ладно сложенный многоэтажный мат не вызывал столь бурной реакции со стороны братьев по трубному делу. Пару раз опешившие сантехники Васю за это били, а потом плюнули, только вздрагивали и заливали огорчение за его чудачества доброй порцией водки.

– Ну, ёксель-моксель! Ведь скажешь про такое, поди с работы попрут, или, чего доброго, на принудиловку направят.