Сказы

— А ну-ка я вас оследствую, что у вас за корзинки. Выкладывай паспорта.

У Трифоныча паспорта-то и нет. Вот и пропал. Переглянулись наши промеж собой, виду не дают, будь что будет. Полезли за паспортами, подают Перлову. Он сквозь листок на свет глядит, не подделка ли, все ли потайные буквы видно.

Повертит, повертит паспорт, отдаст, а который и в картуз себе положит.

— Ты, гусь лапчатый, приди ужо на дом ко мне за паспортом.

А уж это в святцы не гляди — с пустыми руками не являйсь.

Трифонычу подошло паспорт казать.

— Ты с какой фабрики? — Перлов рявкнул.

— Я-то? Мы тоже не босяки, мы рязанские будем. У Константинова на даче дрова пилим. За солью да сахаром от артели в Шую ходили. Вот присел закурить с мужиками. Так что все бумаги мои, паспорт и прочее у Парфентья Парфеныча, подрядчика нашего. Заходите к нам в лес, убедитесь.

А и взаправду у Константинова такой подрядчик работал. Знал его урядник.

— Не четыре ноги у меня. И сам принесешь, — бормочет царев старатель.

— С нашим удовольствием, — картуз снял Трифоныч, поклонился, сам глазом не моргнул, бровью не повел. Перлов подумал малость, в сторону Трифоныча отвел и тихонько ему наказывает:

— Паспорт твой не нужен мне, бес с ним. Ты мне вот что скажи: не ночует ли там у вас в лесу один коновод партейный, не встретишь ли, так не упускай, не прогадаешь.

— Так и быть, постараюсь, ваше бродие, — отвечает Трифоныч.

— Вот, вот, постарайся.

Тут Трифоныч-то и спрашивает:

— А звать-то его как?

— Не поймешь: по-разному зовут, то «Трифонов», то «Арсеньев». Опасный молодец, крамольник, не из наших, питерский или московский, подослан, вот и будоражит всех.

Потом обернулся Перлов ко всем, да и говорит громко да грозно этак:

— Я с вашим Трифоновым круто обернусь. Никуда от меня не скроется!

Игнатий, таскальщик, шмыгнул по своей бородке ладонью, инда присвистнул:

— Эх, паря, — говорит, — за этаким не гонись лучше. Это, господин урядник, тайный человек, особенный. И не думай его ухватить. У него шапка-невидимка есть. Наденет он шапку-невидимку задом наперед, и поминай как звали. Сказывают, что и крылья у него имеются, только я этому не верю. А насчет шапки-невидимки — так оно и есть.

Озадачил Игнатий Никиту Перлова, у того глаза, как у теленка стали, не знает, верить Игнатию или нет.

— А ты нешто видел у него такую шапку?

— Не приходилось, а слышать об этом слыхивал, — свое гнет Игнатий.

Поверил ему Перлов, нет ли — не в этом суть. Обругался и ушел со своими приспешниками.

Посмеялись промеж собой ткачи. Пошли по домам.

Поскорости зимой приказал Перлов городовому, скажем, Чеснокову встать, значит, ему на пост у шуйской городской типографии, что против трактира. Подвесил тот селедку на бок, стоит столбом. В типографии за наборщиками другой городовик поглядывает, а третий у хозяйского стола сидит, хозяина бережет, присматривает за телефоном.

Ходит Чесноков взад-вперед у ворот типографии, с похмелья зевает. Просвистало его. Зябко. Мимо него заказчики один за другим в типографию идут. Так часа с два прошло. Только вот что диво: в типографию — словно на тот свет: войти войдут, а обратно никто не выходит.

К трактиру, что напротив, мужик подъехал в рыжем кафтане, в красной опояске, привязывает лошадь к колоде и привязать не может, поматывает его из стороны сторону, то ли хворый, то ли во хмелю.

Чесноков и гаркнул:

— Ты чего тут копаешься у колоды час целый? — подошел, в колоду смотрит.

— Что вы, господин городовой, нешто я вам мешаю? — мужик спрашивает.

— То-то и оно-то, мешаешь, ставь лошадь вон к тому углу! Живо! — командует Чесноков.

— А нам хоть в углу, хоть за угол, только бы людям не мешать.

— Ну вот, давно бы так, — закрутил ус Чесноков.

Опять мужик в красном кушаке около лошади путается, сам себе под нос чего-то напевает.

— Эй, ты, потише у меня! А то вот подойду да попотчую! — трясет шашкой Чесноков.

И что за возница, что за путаник такой, совсем закружился около лошади: то овса в торбу насыплет, то подсупонивать станет, подсупонит да снова-здорова.

— Пошел отсюда! — Чесноков кричит.

А мужик ему:

— Что вы, господин городовой, нешто есть таки указы, чтобы от трактира гнать?

Плюнул Чесноков. Надоело с ним возиться. Отвязался. На типографию опять уставился и думает: что же такое? Все туда идут, все в типографию, а обратно никто не выходит. Уж не сходку ли там затеяли? Ну-ка я зайду да своим оком гляну, что там у них за тайный сбор? Усы крутнул и по железной лестнице лезет на второй этаж.

Открыл дверь, а перед ним люди с оружием. И говорят ему:

— Просим не пугаться, не кричать. Положите, господин городовой, на стол свое оружие, садитесь на скамеечку, вот рядом с этими двумя, и сидите смирненько.

— Свят, свят! — бормочет Чесноков. Перед ним тот самый, что недавно себя уряднику рязанским назвал. В конторе народу полно, все заказчики и хозяин тут же за столом. И Чеснокову местечко нашлось.

Дело кипит, наборщики торопятся, печатники прокламации печатают проворно да с улыбочкой.

Трифоныч им указывает, что и как печатать.

Кто ни войдет, встречают одинаково: