Сказы

В пятницу, как вечереть стало, повел Антон казаков за овраг на кладбище живую книгу слушать. Ведет не торопясь, дорогой про непутевого казака небылицу в лицах строит, как у казака руки отсохли за то, что схватил, кого не надо.

Пантелей выслушал, раскусил орех и говорит:

— Ты, отче, об этом не думай. Мы такие же люди, как и вы, со мной ребята надежные.

Пришли на кладбище, расселись на могилах под березами.

— Вот вам и живая книга, — указывает сапожник на Арсения.

— Эту книгу мы не раз у фабричных ворот издалека видели, — сказал один казак.

Слово за слово, завязалась беседа. Казаки о своем житье-бытье рассказывают, о домашних делах, о царской службе, Выбей-зуба ругают. Арсений им свое говорит, в душу каждому проникает, на свою сторону склоняет.

Уже луна выше леса поднялась, а они все гутарят, никак не наговорятся, обо всем хочется посоветоваться с умным человеком. Что им Арсений ни скажет, они в один голос отзываются:

— Правда, верно, так оно и есть.

Чуть не до зари и толковали на погосте. На прощанье Арсений книжек им дал, рассовали они книжки по карманам, за рубашки, в казармы подались. Уходя, каждый Арсению руку пожал да каждый обещал:

— Не знаем, как другие, а мы не помешаем.

Утром Пантелей, как пошли лошадей убирать, опять казакам сказку про красную ленту рассказывает.

Выбей-зуб с утра, как наскипидаренный, бегал по казарме. Казакам приказал быть наготове, велел никому в этот день ни на минуту из казармы не отлучаться.

Выходят ткачи со смены, а у ворот Арсений их уж поджидает. Двое рядом встали, взобрался Арсений им на плечи, стал речь говорить.

Выбей-зуб саблю из ножен выхватил, крутнул ею над головой, летит со своей сотней прямо к фабрике, а через улицу красная лента протянута. Выбей-зуб перескочил через красную ленту, а остальные казаки все остановились. Один-то Выбей-зуб боится в гущу въезжать. Повернул лошадь да обратно на ту сторону, за ленту, перемахнул. На казаков саблей замахивается, за револьверт хватается, а казаки — ни с места, как застыли. Видит Пантелей знакомого человека, что выше всех на плечах у товарищей стоит, как жизнь устроить лучше учит. Казаки тоже слушают. Им тоже это занимательно. Кой-кто в одобренье Арсению рукой помахивает: говори, мол, пока не устанешь, мы тоже послушаем.

Выбей-зуб и побледнеет и почернеет, а ничего один со всеми и не сделает. Обманула, подвела его злая рота, на сторону ткачей переметнулась. Уж он и не рад, что приехал сюда. Собирался собрание разогнать, а получилось — сам казаков на запретное собрание привел. Кричит им:

— Назад! Домой! В казарму!

А казаки и назад не трогаются. И поскакал Выбей-зуб один в полицию, прямо к телефону. Просит у губернатора другую сотню прислать, да позлее.

Кончил Арсений, захлопали ткачи в ладоши, и казаки вместе с ними тоже захлопали, потом в казарму потихоньку поехали.

Вечером Арсений спать на полу укладывается, одну полу на себя, другую под себя, говорит сапожнику:

— Скажу тебе, отец, по-дружески: не тот оратор, кто широко рот дерет, а тот, кто свое слово в чужие души кладет. Спасибо тебе за твои сказки. Твои сказки на подмазке, а это и дорого. Я и сам по-твоему, пожалуй, не сумею.

Такое слово обрадовало старика.

Прислали в Шую новую сотню. А казаки опять стали носить сапоги к Антону. Опять он принялся не спеша, как гвоздочки в подметку, слова свои им в душу вколачивать. И так-то вколачивал, что никакими клещами его слова из казацкой души не вытащишь.

Мало ли что было. Всего-то не перескажешь. Жизнь-то велика, а память, как решето, что зацепится да припомнится, о том и после рассказать не запрет.

Шапка-невидимка

Второго такого же, как шуйский урядник Никита Перлов, и старики не запомнят. Был он из верных верный пес-ищейка — хлебом не корми, дай выследить кого, зубами схватить. Этот Перлов в девятьсот седьмом году чуть-чуть нашего вожака Трифоныча под петлю не подвел.

В тот год, как Трифоныч на фабриках стал показываться, потайное письмо за сургучными печатями в полицейскую управу от самого министра Сазонова поступило: кто-де главного бунтовщика сыщет, властям доставит, тому награда большая будет.

Перлов так-то ли раззадорился, — сна лишился. Стал ловушки разны выдумывать. Долго он этак маялся. Что ни следит, а все на след Трифоныча не нападет.

Как-то за кладбищем по осени, на Осиновой горе, собрались наши ткачи. И Трифоныч с ними. Сидят, для видимости прутьев нарезали, корзинки плетут. Чинно, мирно, сами речи ведут, но больше Трифоныча слушают. Кого бы в Думу послать, решают. Дело к вечеру, солнце на покой уходит, скоро и по домам пора. Тут, откуда ни возьмись, из кустов Никита Перлов лезет, при шашке, в полном оружии. И двое городовых с ним. Перлов рыжие усы покрутил, ноги пошире расставил, подбоченился:

— Что тут еще за сход?..

— Корзиночки плетем, — один отвечает.

— На что вам корзинки понадобились? Зима под окном, а они корзинки плетут!

— Была бы корзинка, а ягоды будут.

— Арш по домам! Чтобы последнего не видел!

Ну, тут наши подобрали ножи, прутья, стали так-то, не торопясь, домой собираться.