Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

Недавно пришлось мне присутствовать в одной из московских школ на уроке, посвященном Валерию Брюсову. Я знал Валерия Брюсова лично, и мне, признаться, было очень приятно, что вот нынешние школьники изучают его. «Как обрадовался бы он сам, — думал я, — как гордился бы, если бы узнал, что его стихи стали достоянием школы». Но радость моя скоро потухла, потому что учитель говорил о Валерии Брюсове не как одном из замечательных русских поэтов, а так, как говорят о конокраде. Это даже не был суд над Валерием Брюсовым, это был расстрел без суда. Собственно, Брюсов нисколько не интересовал педагога, его интересовал символизм, — и Брюсов был нужен ему с единственной целью: чтобы продемонстрировать перед учащимися, какая это постыдная дрянь. Сплошная социологизация и ни одного грамма любви!

Не прошло получаса, как цель преподавателя была блестяще достигнута: он угробил не только символизм, но заодно и Валерия Брюсова. Ученики глядели на него с удивлением: зачем же изучать этого самого Брюсова, если он был такое ничтожество!

Учителя винить невозможно: такова программа Наркомпроса. Ее гораздо больше занимают всевозможные «измы», нежели подлинное творчество того или иного писателя. О том, что поэзия может доставлять радость, программа до сих пор не додумалась. Она вообще не желает внушать детям любовь к литературе: пусть зубрят без всяких эмоций.

И зубрят. Даже Пушкина зубрят. С результатами этой зубрежки может познакомиться всякий, кто захочет присутствовать на проверочных испытаниях по литературе — ну, хотя бы в седьмом классе при переходе в восьмой. Войдите, сядьте на скамью и послушайте.

— Что хотел сказать Чехов своим «Человеком в футляре?»

— Тра та тата тата та!

— Чем отличаются басни Крылова от басен Демьяна Бедного?

— Тра та тата тата та!

Ответы проворные, бравые, звонкие, но совершенно бездушные. Школяры доведены до такой дрессировки, что, даже не дослушав вопроса, лихо барабанят ответ.

Учитель чувствует себя триумфатором и с самодовольною скромностью ожидает похвал. Но я ухожу огорченный. Литература не таблица умножения: ее нужно не зубрить, а любить. Сделать из нее окрошку разрозненных фактов, имен и заглавий — не значит ли это навсегда отвратить от нее детское сердце?

Как же вы требуете от Нины Чичильевой, чтоб она возлюбила классиков — Тютчева, Некрасова, Лермонтова — и возненавидела доставшуюся ей по наследству пошлятину, если школа преподносит ей всех этих классиков в виде какого-то безвкусного месива формул, имен и фактов, которые следует вызубрить, ибо они совершенно чужды внутренней жизни детей.

Школьники догоняют меня с веселыми лицами: большинство из них получило «отлично». Мы проходим мимо Инженерного замка, и разговор у нас, естественно, заходит о Павле I.

— Вы, конечно, знаете, отчего он умер?

Мнутся, потупляют глаза. Но одна очень серьезная девочка (лет пятнадцати, а может быть, и старше) произносит полновесно и четко:

— Застрелили. Революционеры.

— Застрелили? Павла Первого? Революционеры? Какие же?

— Социал-демократы, конечно.

Я пристыдил эту девочку, записал ее имя, фамилию. Но вскоре обнаружилось, что тут почти все таковы. Никакого представления об эпохах, датах, о последовательности исторических и литературных явлений. Вызубрен целый реестр заглавий, имен и цитат, а какая между ними связь — неизвестно. Из беседы понемногу выясняется, что:

— Лев Толстой участвовал в наполеоновских войнах.

— Чехов был сверстником Жуковского.

— Пушкин жил при Александре III. У него был приятель Слепцов… или нет, не Слепцов… Слепнев… который издавал «Современник».

Но, может быть, эта школа отстала? Я решил пойти в другую, по соседству. В лучшую школу района. Тамошние семиклассники уже разошлись. С трудом я разыскал пятерых в библиотеке. И немедленно задал им невинный вопрос:

— Кто такой был Иван Гончаров?

Последовал дружный ответ:

— Мы учили его в прошлом году!

Впрочем, они тут же вспомнили, что Гончаров был автором «Обломова».

— А что вы еще знаете о нем?

— Он был папаша Гончаровой, жены Пушкина.

Таковы их представления о последовательности литературных периодов. Писатель пятидесятых-шестидесятых годов выдает свою дочку замуж за человека, заведомо скончавшегося в тридцатых годах!

Я решил посетить третью школу, тут же за углом, через дорогу. Там я задал семиклассникам вопрос:

— Мог ли Николай Алексеевич Некрасов, гуляя по Невскому, встретить Николая Васильевича Гоголя?

— Нет, не мог!

(И смеются: нас не проведешь!)

— А почему?

— Они жили в разные столетия.

— Позвольте! — И я стал рассказывать им о «натуральной школе», о Белинском, о «гоголевском периоде», о встрече Некрасова с Гоголем, но увидел, что они слушают меня только из вежливости.

— Мы будем изучать это после, в девятом, в десятом, а сейчас это в нашу программу не входит.

Тут я впервые заметил ту роковую особенность школьников, которая впоследствии столько раз удручала меня: отсутствие живого интереса к фактам литературной истории, изучаемым в классе.