Сказка 1002-й ночи

В кафе Вирцля она пришла как раз в перерыв между двумя партиями. Седлачек и его сотрапезники ели пражские колбаски с хреном и запивали порцией пива «Экстра». Госпожу Мацнер приветствовали приветливыми словами: «Давненько не виделись, тетушка Финни!» Она получила чашку кофе с маковым рогаликом и начала, с видимым удовольствием громко раскусывая хрустящий рогалик, свою историю такими словами:

— Что ж, господин Седлачек, представляю, как вы сейчас удивитесь! Сижу это я себе тихо, как овечка, в Народном саду — и кто это передо мной откуда ни возьмись? А музыка-то как раз играет: «Там, наверху, где облака…» И кто же это вдруг входит?

— Гляди-ка, гляди-ка, — то и дело повторял, внемля ее рассказу, Седлачек.

Редактор Лазик отметил точную дату отъезда Тайтингера у себя на манжете — так, на всякий случай.

— Премного вам благодарен! — сказал ей Седлачек.

Госпожа Мацнер поднялась с места. Она походила сейчас на воздушный шар, только что сбросивший балласт и готовый вольно и гордо воспарить ввысь. Хотя на самом деле всего лишь пошла на выход.

И направилась к банкиру Эфрусси.

Однако имперского советника сегодня в конторе не оказалось. Впервые за тридцать лет. Принял госпожу Мацнер бухгалтер — сильно изменившийся, выглядевший чуть ли не незнакомцем. Он сообщил ей, что имперский советник был прошлой ночью неожиданно отправлен в клинику, тут же прооперирован по поводу аппендицита и находится сейчас в состоянии между жизнью и смертью.

— А что будет с деньгами? — вскричала Мацнер.

— С какими деньгами? — спросил бухгалтер.

— Моими деньгами, моими! — выкрикнула она и грузно осела в кресло. Словно ее собственный вес вдруг удвоился.

— Успокойтесь! Пожалуйста, успокойтесь, — сказал бухгалтер. — Банк остается банком, госпожа Мацнер, даже в худшем, не приведи Господь, случае. Ваши деньги останутся в целости и сохранности.

— Лучше уж я съезжу в клинику сама, — сказала она. — И наведу справки.

В голосе ее уже слышались рыдания, сердце мучительно сжалось. Страшный туман заклубился перед глазами.

— Адрес, адрес! — взвыла она.

Ей дали адрес. Хотя ноги у нее дрожали, а сердце бешено колотилось, она в мгновение ока, словно по волшебству, оказалась на улице и тут же замахала извозчику.

— Клиника Хазельхаймера! — крикнула она с той же пронзительной неотложностью, с какой другие люди выкликают слово «Пожар!»

Она прибыла ровно через четверть часа после того, как имперский советник Эфрусси отдал богу душу после операции по удалению аппендикса. Об этом ей сообщили сухо и казенно, как это принято в больницах.

Она упала в обморок. И очнулась в приемном покое от нестерпимо резкого запаха нашатыря. Встала, шатаясь, оперлась на руку сестры милосердия, спустилась вниз по лестнице. Пол под ногами она чувствовала, вещи в руках — тоже: ручку зонтика в правой и ридикюль в левой, а вот мысли ее потеряли малейшую опору. Словно стая внезапно одичавших домашних птиц, они разлетались во все стороны с таинственно беззвучным криком, стукались друг о дружку головами, задевали крыльями, исчезали и тут же возвращались в полном хаосе. Сердце уже не колотилось, как прежде, — оно отяжелело и раскачивалось на неторопливых качелях: то вниз, то вверх, то вниз, то вверх. Кто-то спросил у нее адрес. Кто-то посадил ее в фиакр. Кто-то довел до порога и препоручил привратнице. Ее провели в квартиру, уложили на диван. У нее еще хватило присутствия духа сказать:

— Оставьте меня одну, я хочу спать!

Ее оставили одну. Она подошла к сундуку, вынула деньги. Взяла их с собой — бумажник и плетеный серебряный кошелек. То и другое она сунула в чулок. Прикосновение серебряного кошелька было приятно, он соскользнул с икры на щиколотку, этакая зверюшка. Откинувшись в кресле, она заснула с заветным желанием погрузиться в спячку на целую неделю, на целый месяц, на целый год.

Но проснулась она вечером того же дня, даже солнце еще не зашло. Лоб у нее горел, виски занемели и налились свинцом. Холодный озноб, волна за волной, пробегал по всему телу. Она поднялась пыхтя, проковыляла к двери, открыла ее и крикнула из последних сил: «Госпожа Смелик! Госпожа Смелик!», сама удивившись при этом, что голос еще не пропал. Привратница пришла, развязала тесемки корсажа, и вскоре тело госпожи Мацнер превратилось в бесформенную массу непонятно из какого вещества, там и тут выползающую из белого льняного белья. Дотрагиваться до чулок она привратнице не разрешила.

Госпожа Смелик решила, что надо вызвать врача. Она сказала об этом и госпоже Мацнер, хотя и подозревала, что та едва ли способна сейчас здраво судить о чем-либо. Однако она ошиблась. Госпожа Мацнер откликнулась:

— А сколько стоит визит?

— Полгульдена, — ответила привратница. — Я знаю это по прошлому разу, когда он был у госпожи майорши.

— Ну ладно, зовите! — сказала Мацнер. Теперь ей предстояло позаботиться о том, чтобы снять чулки, превратившиеся в копилку, без свидетелей и спрятать их под подушку.