Сижу на нарах (из непечатного)

Вот мы Романовых убили.
Вот мы крестьян свели с полей.
Как лошадь загнанная, в мыле,
хрипит Россия наших дней.

— «За что-о?! — несется крик неистов,
за что нам выпал жребий сей?»
За то, что в грязь, к ногам марксистов
упал царевич Алексей.

1991

Гибель отряда

Лунная летняя ночь, шевеление трав.
Радио взяли без шума. Затем — телеграф.
Горлинки стонут, поют отрешенно коты.
Банк опечатали. Долго мочились в цветы.
Воздух пилили цикады. Несло табачком.
Строем вошли в провонявший карболкой стачком.
Заняли кресла, вповалку легли на паркет.
Сделали дело. А в сердце веселия нет.
Скучно ребятам. И грустно. И — выпить не прочь.
Встали и молча ушли в запотевшую ночь.
В темень житейскую. Прочь от партийных забот.
Но по пути наскочили… на спиртзавод.

1992

«Пронзал и свет, и тьму…»

Пронзал и свет, и тьму,
был даже в США.
А… запил почему?
А треснула душа.

От боли за страну,
от холода невзгод.
Вот и пошел ко дну,
как старый пароход…

Теперь я, как во сне, —
в вине своей вины
сплю глубоко на дне…
Зато какие сны!

1992

«Птички до рассвета…»

Птички до рассвета
весело поют.
Скоро будет лето,
на душе — уют.
Пулемет соседа
даст осечку вдруг.
Будет больше света
и любви вокруг.
За стеной кремлевской,
как когда-то встарь, —
свой и пьяный в доску,
добрый государь.
Будет нам калачик,
на копейку — два!
А в глазах, на сдачу,
вспыхнет синева…

1992

«Ветер дует. Собаки лают…»

Ветер дует. Собаки лают.
Часы кукуют. Надежды тают.
День сменяется ночью… И вдруг —
все иначе! И — в двери стук.
Входят двое. Один румяный,
светлый, ясный. Другой — туманный.
Солнца лучик и отблеск лунный.
Нежный некто и мрак чугунный.
Вносят сумки. А в них бутылки.
Лбы сверкают. Шуршат затылки.
Предлагают. Вкусить продукта.
Вот и легче. Тоска продута.
Бес и ангел. Пришли и сели.
Вот и нету в душе метели.
Вот и ясно, откуда мраки.
Тот и этот, как две собаки, —
разной масти, но — общей сути.
Бесподобны. Как мы. Как люди.

1992

Домой

Кое-как, не по прямой,
вперевалку, утицей —
я иду к себе домой
по Офицерской улице.

Где тот дом святых обид,
благодати всяческой?
Он на улице стоит,
на Малой Подьяческой.

Там живет моя родня
и собачка с котиком.
Дома не было меня,
ох, сорок девять годиков.

Сколько я чего постиг,
сколько вчуже прожито, —
а ведь выбежал на миг,
как будто за мороженым.

Открутись назад, кино!
Где вы, годы ранние?
Вон летит мое окно
с пунцовыми геранями…

Я на кнопочку нажму, —
дверь обвиснет парусом.
Если спросят: «Вы — к кому?»
скажу: «Ошибся адресом».

1990

«Тополя набухли влагой…»