Сивилла

Сивилла сидела, привязанная кухонными полотенцами к витой ножке пианино, пока ее мать играла Баха, Бетховена, Шопена. Привязывание это иногда совершалось без всякой преамбулы в виде каких-то других пыток. Но иногда Хэтти заполняла кишечник или мочевой пузырь ребенка холодной водой. Пользуясь педалью, Хэтти извлекала из инструмента максимально громкий звук. Вибрация в голове и реверберация в переполненном мочевом пузыре или кишечнике доставляли физические и эмоциональные страдания. Не в силах выдержать это, Сивилла почти всегда давала возможность появиться одному из других своих «я».

Лицо и особенно глаза Сивиллы завязывались полотенцем, и эта игра «в слепого» служила наказанием за то, что девочка осмелилась задать какой-то вопрос, на который мать отвечала: «Это ясно всякому, кроме слепого. А что такое быть слепым, я тебе покажу». Результатом стало то, что Сивилла боялась слепоты, а позже, когда у нее начали появляться расстройства зрения, она была этим страшно перепугана.

Бывало, Хэтти показывала Сивилле, что такое быть мертвым: засовывала девочку в сундук на чердаке и закрывала крышку или заталкивала в горло Сивиллы мокрую тряпку и вкладывала в ноздри вату — пока ребенок не терял сознания. Когда Хэтти пригрозила Сивилле, что сунет ее руки в мясорубку и перемелет ей пальцы, Сивилла опасалась, что это вполне реальная угроза. Ее мать грозила ей многим и позже реализовывала свои угрозы.

Случалось однако, что мишенью овладевавшего Хэтти безумия становилась не Сивилла, а фарфор, белье, пианино или книги. В такие моменты Хэтти Дорсетт, которая до того, как Сивилла начала ходить в школу, проводила с ней практически двадцать четыре часа в сутки, не осознавала присутствия ребенка. Полностью погруженная в себя и явно фиксировавшая свои фантазии на покойном отце, Хэтти часами сидела, поглаживая и нюхая стеганую домашнюю куртку, принадлежавшую ему когда-то. Остальное время она держала куртку запертой в каком-то ящике.

Иногда она бралась мыть и протирать хэвилендский фарфор, которым практически не пользовались, так что он не нуждался ни в мытье, ни в протирании. Она многократно разбирала и вновь складывала белье. Она садилась за прекрасно орнаментированное пианино фирмы «Смит и Барнс», стоявшее слева от окна в довольно темном углу гостиной, и часами играла Шопена и Бетховена. Она заводила фонограф и ставила пластинки, причем все они непременно проигрывались от начала до конца. Было бы ересью и нарушением всех ее законов пытаться, к примеру, прослушать четвертую часть симфонии без прослушивания первых трех.

Хэтти любила также расхаживать по комнатам, читая наизусть отрывки из «Евангелины», «Деревенского кузнеца», «Айвенго» и других поэм и романов. Какая-нибудь строчка или фраза могла насмешить ее, и тогда она начинала хохотать. Сивилла спрашивала, что в этом забавного, но Хэтти продолжала цитирование, предназначенное лишь для нее самой, и ни для кого больше.

Если Сивилла спрашивала, например: «Мама, а какие пуговички пришить кукле на платье?», то Хэтти могла ответить: «Мои хэвилендские тарелки точно такие же, как у мамы. В один прекрасный день я получу и мамины, поскольку они подходят к моим. Я просто обожаю узор на этих тарелках».

Стены этой домашней тюрьмы начали сдвигаться в годы младенчества Сивиллы. Одиннадцатимесячная Сивилла, пристегнутая к высокому стульчику в кухне, играла с резиновым котенком и резиновым цыпленком. Пока Хэтти развлекалась игрой на пианино в гостиной, Сивилла уронила вначале котенка, а потом и цыпленка. Когда обе игрушки упали на пол, Сивилла начала вертеться, чтобы высвободиться и достать их. Не добившись успеха, она заплакала. Однако Хэтти продолжала играть и петь, отказавшись развязать «кандалы» младенца. Чем громче был плач, тем громче играл тюремщик, чтобы заглушить посторонние звуки.

Когда узница высокого стульчика подросла и научилась ползать, она впервые сумела отомстить матери. Однажды утром, играя на покрытом пестрым линолеумом полу террасы, Сивилла увидела, как Хэтти вышла из дома и направилась в магазин. Тогда Сивилла добралась до гостиной и до пианино и разбросала по всей комнате ноты, принадлежавшие Хэтти. Вернувшись и обнаружив, что Сивилла спокойно сидит на террасе, Хэтти так и не сумела обнаружить связь между Сивиллой и разбросанными нотами.

У девочки были и другие средства защиты. Когда мать сбила с ног учившуюся ходить Сивиллу, та отказалась учиться; она садилась на пол и передвигалась, отталкиваясь руками. Очень рано — в десять месяцев — произнеся свою первую фразу: «Папа, закрой дверь амбара», Сивилла очень поздно — только в два с половиной года — стала ходить.