Сивилла

Некогда пограничный населенный пункт, Уиллоу-Корнерс стал развиваться с появлением железной дороги. Во времена Сивиллы городок жил главным образом за счет пшеницы, которую выращивали окрестные фермеры. На Мэйн-стрит, в центре города, располагались универмаг, магазин хозяйственных товаров, небольшой отель, аптека и банк. Характерными для Уиллоу-Корнерса были оружейная лавка, напоминавшая о пограничном прошлом городка, и два зерновых элеватора — основа его экономической жизни. Магазины были открыты по вечерам во вторник и субботу, когда родители со своими детьми совершали праздничный ритуал совместных покупок. Заодно это предоставляло возможность обменяться новостями и слухами.

В городке было два полисмена: один работал в дневную смену, а другой — в ночную. Был один юрист, один дантист и один врач. Всегда наготове стоял автомобиль скорой помощи, чтобы доставить больного в ставшую уже всемирно знаменитой клинику Майо в Рочестере, штат Миннесота, в восьмидесяти милях от Уиллоу-Корнерса.

Типичный среднеамериканский городок придерживался республиканских убеждений во внутренних делах, изоляционистских — в делах внешних и имел расслоенную социальную структуру, на одном полюсе которой располагалась денежная элита, а на другом — рабочий класс. Ошибочно принимая деньги за добродетель, население городка было склонно почитать богатых, каким бы путем ни было нажито их богатство и как бы эти богатые себя ни вели — вопреки всем усилиям добрых дам из Клуба читателей Уиллоу-Корнерса, Музыкального клуба Уиллоу и Хорового общества графства Уиллоу, старавшихся нести культуру в массы.

До рождения Сивиллы и первые шесть лет ее жизни самым богатым человеком в городке был ее отец. Этот статус он потерял во времена Великой депрессии, когда понес тяжелые потери. С 1929 года, когда Сивилле исполнилось шесть лет, и до 1941 года, когда в восемнадцать лет она покинула городок, отправившись учиться в колледж, самыми богатыми людьми были Стикни, фермеры немецко-скандинавского происхождения, владевшие местным банком, а также некая миссис Вейл, вульгарная и неотесанная женщина, вступившая последовательно в пять удачных браков, владевшая недвижимостью в городке и серебряной шахтой в Колорадо.

В Уиллоу-Корнерсе, как мог бы предсказать любой социолог, имелись церкви различных вероисповеданий. Фундаменталистское крыло варьировалось от баптистов седьмого дня, основавших первую в городе церковь, до адвентистов седьмого дня, церкви Святого Иоанна Крестителя Ласальского и церкви Собрания Божия. Методисты, конгрегационалисты и лютеране косо смотрели друг на друга и на католиков, которых все они считали воплощением зла.

Фанатизм свирепствовал, и городок, хотя и являлся богобоязненным по убеждениям, по делам своим часто был жесток. Насмехались над умственно отсталым мороженщиком и издевались над телефонисткой с нервным тиком. Предрассудки в отношении евреев, которых в Уиллоу-Корнерсе было не много, и негров, которых там не было вовсе, цвели пышным цветом.

О фанатизме и жестокости по ходу событий несколько подзабыли, и городок в бездумной своей эволюции впал в какой-то необоснованный оптимизм. Оптимизм этот выражался в таких лозунгах, как «Если сразу не получается — пытайся снова и снова», и в таких прописных истинах, как «Сегодняшние ростки надежды завтра станут цветами», запечатленных на скрижалях в помещении, которое совмещало функции гимнастического и актового залов и использовалось и начальной и средней школами. Эти завтрашние цветы, увядавшие на сегодняшних листьях ограниченности, попросту не попадались достойным гражданам Уиллоу-Корнерса.

На Вайн-стрит, неподалеку от обеих школ, стоял дом Дорсеттов, уже всплывавший во время психоанализа, — тот самый белый дом с черными ставнями. Черное и белое считаются полюсами жизни или символами жизни и смерти, однако строитель Уиллард Дорсетт не предусматривал такой символики. У Дорсетта на уме были лишь утилитарные соображения: просторные лужайки, цокольный фундамент, гараж и небольшая пристройка, служившая ему столярной мастерской и офисом. Высокие клены затеняли фасад дома. С заднего двора бетонная дорожка вела в аллею, которая в свою очередь приводила к задворкам магазинов на Мэйн-стрит. К этой бетонной дорожке спускались ступеньки кухни Дорсеттов.

Никто не мог бы сделать далеко идущих выводов из того факта, что ближайший сосед Дорсеттов был затворником, женщина, живущая через дорогу, — карлицей, а мужчина, живший чуть дальше на этой же улице, изнасиловал свою тринадцатилетнюю дочь, которая после этого продолжала жить в одном с ним доме, как будто ничего не произошло. Все это было частью любопытной деформации похоти, результатом которой становились многочисленные внебрачные дети, пронизывавшие, как некое подземное течение, весь этот городок — внешне столь заурядный, столь нормальный, столь пуританский.