Затем повернуть и опять вдоль забора до дальнего угла, где еще слышен рев машин, но уже не слышен крик жены, а слышен только хрип брауни, который опять повторяет слово «Гриена» и что-то частит быстрое и непонятное, словно молится. И опять повернуть, чтобы увидеть впереди колодец, где тени, ведра, крики и откуда он начал свой бег. И добежать, и остановиться у колодца, упасть на колени, и еще удивиться, что пришедший в себя брауни бросает в колодец окровавленное, полупустое, но не пустое сито.
И в тот же самый миг там, среди толпы, среди теней и крика, кто-то знакомый, кто-то частый и привычный, тот, кто появлялся у дома каждый день, опускал в ящик газеты и журналы, начал ломаться. Выворачиваться и лопаться, исходить гнилью, скулить и визжать, пугая людей, заставляя их разбегаться, пока не взорвался, как взрывается сухой дождевой гриб.
— О’кей, — прохрипел брауни и ударил отца по плечу. — Дуэн мач.[7]
И через внезапно накатившую тишину донесся голос Ирины:
— Дышит!
Утром Андрей заказал машину и поехал за кирпичом.
31.03.2015