Система

– Не надо со мной разговаривать лозунгами, мы же не на митинге в зоне Е, – вырвалось у меня. – И я же не одна такая! Нас много.

Браслет продолжал все сильнее сжимать мне запястье.

– Не одна. Но вас не много. Людей, органически отвергающих Систему, всегда было около десяти процентов. Создатели Системы даже хотели сначала автоматически присваивать таким, как вы, самые низкие баллы. Но не стали этого делать, потому что это было бы нарушением конституционного права человека на справедливость.

Браслет сжимался.

– Заметьте, что Система обходится с вами гуманно и справедливо. Вы должны это оценить, как образованный человек. В Европе в Средние века вас бы сожгли на костре. В петровской России вам бы отрезали язык, уши, нос и сослали на каторгу. Американские демократы XX века продержали бы вас всю жизнь нищим ожиревшим дебилом у телевизора. Мы, заметьте, оставляем вас в ясном сознании, да еще и разговариваем с вами. Хотя какие у нас возможности, вы, наверное, уже поняли.

Браслет сжимался. Мне было больно. Женщина в белом замолчала и внимательно смотрела на меня. Я ощутил укол в запястье – сейчас почему-то очень болезненный – и едва не вскрикнула. Браслет продолжал сжиматься. Освещение в палате померкло, потолок засветился яркими символами, которые соединились в круги и начали вращаться как калейдоскоп.

– Я же прекрасно знаю, что вами движет, – заговорила она снова, – что поддерживает в вас жизнь и позволяет оставаться на плаву. У вас мания избранности. Вы верите в свою «особенность», исключительность. Верите, что раз вы дочь одного из бывших главных программистов Системы, значит, сможете однажды найти брешь в ее обороне. В смерти родителей, в собственных несчастьях вы вините Систему, эта идея у вас в подсознании соединена с идеей собственной избранности.

Браслет вдруг стал очень горячим. Я вскрикнула и накрыла его левой рукой – но снаружи он оставался комнатной температуры, хотя изнутри руку жгло.

– Лара, вы верите, что сможете однажды разрушить Систему. И это придает вам силы, а вашей жизни – смысл. Извините, но я вас разочарую. Систему разрушить невозможно. Как невозможно разрушить электричество. Или радиоволны. Или сеть Интернет. Или любое другое фундаментальное достижение человеческой цивилизации. Ни вам, ни кому бы то ни было иному.

Я вдруг обнаружила, что стою на сцене в лучах софитов – абсолютно голая. Темнота зрительного зала, отгороженная от сцены тремя слоями бронированного стекла, внимательно рассматривала меня. Каждый миллиметр и каждый волосок на моем теле. Каждый фрагмент сознания и подсознания. Темнота видела ясно все мои воспоминания. Страдания и слезы. Радости и надежды.

Я не знала об этой темноте ничего, а она знала обо мне все. Знала, что я страшно тоскую по рукам матери, обнимавшим меня когда-то. По голосу отца, который звал меня завтракать по утрам. По взъерошенным от ветра волосам Тима и по тому дню на открытой веранде биоресторана, когда он впервые назвал меня женой, я верила, что это навсегда, а слово «предательство» я видела только в электронных книгах, читать которые давно уже не модно…

Темнота знала, что я слабая. И не винила меня за это. Она очень хорошо все понимала. Она знала, как тяжело жить, и принимала причины моих поступков.

И вдруг я поняла, что темнота – это свет. Она только кажется иссиня-черной, а на самом деле переполнена изнутри сиянием. Так нужно для маскировки, чтобы ее не разрушили враги. Темнота – это истинное добро и полноценное счастье. И не надо от нее отгораживаться! И вовсе не стыдно стоять на сцене голой! И хорошо, что темнота видит меня насквозь, – только так она может меня защитить. И я ощутила такую горячую любовь и благодарность, что опустилась на колени и начала целовать сцену, на которую меня поставила сама Темнота…

– Видите, Лара, мы можем и так.

Я очнулась. Тетка в белом сидела в кресле все в той же позе, а я ползала у ее ног и, кажется, только что целовала пол. При этом я была в одном нижнем белье – пижама валялась на полу, я, видимо, содрала ее с себя в этом горячечном бреду. Мое лицо залила краска. Я ощутила новый укол в запястье, браслет моментально ослабил хватку и перестал быть раскаленным. Потолок погас. Все снова стало как обычно. Мне было очень стыдно. Я схватила пижаму и залезла с ногами на кровать, стараясь не смотреть посетительнице в лицо.

– Мы могли бы подвергнуть ваше подсознание корректировке, привить вам лояльность и даже любовь к Системе – но это противоречило бы базовым принципам Конституции. Нам важен ваш свободный выбор. И я хочу, чтоб вы его сделали.

– Оставаться здесь у вас овощем для экспериментов до конца дней или пойти служить Системе?

– Если вы предпочитаете такие выражения – да.

– Зачем я вам нужна?

– Я отвечу опять же откровенно, как и обещала в начале беседы. Вот профиль интересующих нас параметров.

Белая тетка щелкнула по экрану своих биочасов. На потолке появилась таблица.