Сиротская доля

К счастью, быстрые шаги Мечислава вывели ее из затруднительного положения. Мечислав, узнав уже от Орховской о приезде брата, бросил принесенные книги и поспешил поздороваться с ним, но на лице его отражалось беспокойство. И он, подобно Люсе боялся последствий этой юношеской выходки, а еще более подозрений тетки, что Мартиньяна завлекали и хотели вскружить ему голову. Вся вина должна была лечь не на Мартиньяна, но на бедную Людвику и ее брата. Ему была тяжела даже мысль о таком подозрении. Встреча была искренняя, но не без смущения. Mapтиньян должен был это почувствовать и готов был удалиться. Тревожное выражение на лице Мечислава беспокоило его.

— Пойдем ко мне, — сказал последний, — не будем мешать Люсе. Не правда ли, — прибавил он, обращаясь к сестре, — вы должны быть сегодня у пани Серафимы?

Хотя у нее и не было этого намерения, однако послушная сестра поняла брата и утвердительно кивнула головой.

И Мечислав, взяв Мартиньяна под руку, повел его в свою комнату. Вид этой комнатки, в которую Люсе почти был запрещен вход, почти испугал деревенского жителя. Кроме книг в ней был множество костей, банок, таинственных инструментов и разны медицинских принадлежностей. Надо было освободить от них стул чтоб посадить гостя. Мечислав ходил беспокойно.

— Как же ты вырвался? — спросил он.

— Очень просто, приехал из дому, потому что уже несколько недель я живу в Занокцицах, отданных мне родителями.

— И ты сказал, что уезжаешь?

— Не было надобности.

Мечислав замолчал и нахмурился.

— Мартиньян, — проговорил он через минуту, — мне приятно видеть тебя; но как же ты не подумал, что причина этого посещения припишется нам?

— Отчего же вам? — возразил юноша. — Я этого не понимаю.

— Пойми наконец меня. Тетенька заподозрила Люсю, что она кружила тебе голову; предположение это необоснованно, хотя и простительно матери единственного сына, но мне не хотелось бы придавать ему правдоподобия.

— Перестань, Мечислав, ты отравляешь мне единственную счастливую минуту в жизни.

— Любезный Мартиньян, я должен отравить тебе ее, потому что имею обязанности по отношению к сестре, так как дело идет о ее добром имени. Если мать не знает, что ты уехал и намеревался быть у нас, я не могу принимать тебя в своей квартире.

Мартиньян вскочил с досадой.

— Я могу делать, что мне угодно! — воскликнул он.

— Хотя бы и так, но ты зависишь от родителей, и без их ведома…

— Мечислав, ты, может быть, шутишь, чтоб помучить меня.

— Будем говорить серьезно. Тут дело идет о сестре. Ты не умно сделал, что приехал.

Неизвестно, чем окончился бы этот спор, если б не постучались громко в дверь. Мечислав подбежал к ней.

— Я не вхожу, потому что нельзя, — отозвался женский голос, — но знаю, что у вас в гостях двоюродный брат. Без малейшей отговорки, не слушая никаких в мире извинений относительно костюма и времени, беру вас всех к себе.

— Но… — проговорил Мечислав.

— Прошу, приказываю, требую и не слушаю!

Мартиньян, хотя и не знал, кто и куда приглашает, вырвался почти силой и представился пани Серафиме. Он хотел сделать так, чтобы Мечислав не отговаривался, и выиграть часа два общества Люси, от которой завтра безжалостный брат мог оторвать его.

— Имею честь представиться — Мартиньян Бабинский, — сказал он, — и прошу извинения за свой дорожный костюм. Мне не хотелось бы потерять ни минуты из свидания с родными, тем более, что я здесь очень не надолго и с удовольствием принимаю приглашение.

— А теперь ни слова, — отозвалась Серафима, бросив пристально испытующий взор на нахмуренного Мечислава, — берите шляпу и идем! Люся готова. Здесь у вас пахнет костями… Прошу за мной, а не то вы подвергнетесь неумолимому гневу.

Все сложилось так, что Мечислав не мог уже противиться. Пани Серафима пошла вперед, взяла Люсю, но беспрестанно оглядывалась, чтобы остальные гости следовали за ней. В таком порядке они дошли уже до половины Францисканской улицы, как навстречу им показался мужчина с бумагами под мышкой, в высокой шляпе, в смешном фраке с желтыми пуговицами и вообще в костюме, очевидно, вынутом из деревенского сундука после многолетнего там пребывания. Мужчина остановился; лицо его прояснилось; бумага едва не выпала. Он остолбенел при виде панны Людвики. Это был Добряк Пачосский. Люся поспешила подать ему руку.

— А, и вы здесь! — воскликнула она, представляя его пани Серафиме.

— Да, воспользовался случаем и упросил пана Мартиньяна взять меня с собою; имею дело…

— У вас есть дело? — сказала Люся с улыбкой.

— Чисто литературного свойства, — отвечал Пачосский и вздохнул. н

— Расскажите же и нам, — молвила пани Серафима, — меня! интересуют все литературные вопросы. i

Пачосский почтительно поклонился.

— Кажется, что я значительно ошибусь, — сказал он. — Теперь для литературных плодов неудобное время. Должен признаться, хотя и не доверяю своим слабым силам, хоть это, может быть, и дерзко, но я принялся за огромное сочинение. Почему не попытаться… Может быть, плод моих двадцатилетних трудов и не образцовое произведение, но эпопея в несколько десятков песен не встречается ежедневно…

Он вздохнул и отер лоб.