Сиротливый запад

КОУЛМЕН. Бывают священники и похуже тебя, святой отец, намного хуже. Точно тебе говорю. Просто ты духом слабоват, выпить любишь, да и в вере своей не крепок. А в остальном ты образцовый священник. Самое главное, что ты никогда не повышаешь голоса на своих бедных, заблудших овец. Разве этого не достаточно, чтобы считаться хорошим священником? Половина священников в Ирландии именно такие.

УЭЛШ. Твоя оценка моих способностей не утешает. Ты их явно завышаешь. Я – никуда не годный священник, приход у меня никуда не годный, вот и весь сказ. На приходе два убийства, и еще никто не исповедовался ни по одному из них. Что я слышу на исповеди от этих выродков – только про ставки на скачках, да нечистые помыслы.

КОУЛМЕН. Э, об этом лучше промолчать. Тайну исповеди нарушаешь, святой отец. Так и от церкви отлучить могут. Я про это фильм смотрел. Монтгомери Клифт в нем играет.

УЭЛШ. Ты так думаешь? А ведь ты прав, черт побери.

КОУЛМЕН. А эти убийства ты зря в голову взял. Насчет Микки и Морин – это все слухи и больше ничего. Любовница Микки попала по пьянке в аварию. Но ведь это с каждым может случиться… Что поделаешь…

УЭЛШ. А как же насчет серпа, который торчал у нее изо лба?

КОУЛМЕН. Да слухи все это. Заурядная авария. Пьяная была. А мать Морин просто упала, когда с холма спускалась. У нее с ногами всегда плохо было.

УЭЛШ. А когда кочергой ей мозги вышибли, с ногами еще хуже стало, так получается?

КОУЛМЕН. Да у нее бедро больное было, вся округа об этом знала. Раз уж на то пошло, почему бы на меня убийство не повесить? Приставил дуло к отцовской голове да пристрелил его.

УЭЛШ. Ну, это был настоящий несчастный случай, есть же свидетели…

КОУЛМЕН. О чем и речь. А не будь в тот момент Валена, весь город бы говорил, что это я разнес отцу голову, родному отцу. Умышленно. Так ведь? А у Микки и Морин свидетелей нет, вот и болтают, кто во что горазд.

Возвращается ВАЛЕН. В руках у него фломастер. Подходит к полке и начинает рисовать на статуэтках букву «М».

УЭЛШ. Знаешь, что я тебе скажу? Ты видишь в людях добро. И я должен, по роду службы, а не получается. Я всегда готов бросить первый камень.

ВАЛЕН. Он что, в Боге сомневается?

КОУЛМЕН. То-то и оно.

ВАЛЕН. Вечно он в сомнениях.

УЭЛШ. Это верно, ничего дельного своему приходу предложить не могу.

КОУЛМЕН. А то что ты тренировал детскую футбольную команду к полуфиналу?

УЭЛШ. Этим веру в свое священство не восстановишь. Да всем нам грош цена.

КОУЛМЕН. Только не тебе. Ты тренер классный.

УЭЛШ. Десять красных карточек за четыре игры – это мировой рекорд в детском футболе. Для девочек. А теперь будет мировой рекорд для команды мальчиков. Одна из девчонок до сих пор в больнице. После матча с нашими.

КОУЛМЕН. Так она знала на что шла.

УЭЛШ. Все девчонки в слезах поле покидали. Да, тренер я хоть куда. Это точно.

КОУЛМЕН. Гребаные сучки и маменькины дочки, вот кто они.

Раздается сильный удар в дверь, и в комнату входит ГЕРЛИН. В руках у нее сумка, из которой торчат горлышки двух бутылок самогона.

ГЕРЛИН. Привет, Коулмен. Привет, святой отец. Уэлш, Уалш, Уэлш…

УЭЛШ. Просто Уэлш.

ГЕРЛИН. Ну да, Уэлш. Знаю, знаю. Не путайте меня. Ну, как вы тут?

КОУЛМЕН. Да вот папочку нашего только что в землю закопали.

ГЕРЛИН. Серьезное дело. Очень серьезное. По дороге почтальона встретила. У него письмо для Валена.

Кладет на стол солидный конверт.

Глаз на меня положил, представляете? Так и хочет под юбку ко мне залезть, чует мое сердце.

КОУЛМЕН. А вместе с ним и весь Гэлуэй.

УЭЛШ во время этого разговора обхватывает голову руками.

ГЕРЛИН. Гэлуэй, как минимум. Может и все Европейское Содружество. Но с его зарплатой почтальона – шансов ноль. Никаких абсолютно. Это я вам точно говорю.

КОУЛМЕН. Ну, и сколько ты попросишь за свой приход?

ГЕРЛИН. Как раз думаю над этим. На кружку пива и пачку крекеров, уж как минимум.

КОУЛМЕН. Я денежный перевод получил на три фунта.

ГЕРЛИН. Подойдет. (УЭЛШУ). А у священников какая зарплата?

УЭЛШ. Прекрати? Прекрати говорить таким тоном! Разносишь самогон, ну и разноси, только не строй из себя шлюху прожженную.

ГЕРЛИН. Да это я шучу, святой отец.

Теребит волосы на голове УЭЛША. Тот отстраняется от нее. (КОУЛМЕНУ). В очередной раз в боженьке засомневался? На этой неделе уже в двенадцатый раз. Пора Иисуса в известность ставить.

УЭЛШ стонет, обхватив голову руками. ГЕРЛИН хихикает. Входит ВАЛЕН и передает ГЕРЛИН деньги.

ВАЛЕН. Две бутылки.

ГЕРЛИН. Две так две. А вот письмо.

КОУЛМЕН. Мне бутылку возьми. В долг.