Сиротка. В ладонях судьбы

– Да, несчастной и опозоренной. Один из полицейских, прежде чем отвезти в пансион, завел меня в сарай на краю дороги. Он утверждал, что меня нужно наказать, потому что я слишком громко плакала. И там, Мина, произошло нечто ужасное. Нет, я не могу тебе этого рассказать!

Кроткая индианка заплакала. Эрмина догадалась о главном и обняла ее с безграничной нежностью.

– Говори, Мадлен, тебе станет легче.

– Я была совсем маленькой… Ничего не понимала! Он заставил меня трогать свой пенис, потом засунул его мне в рот. Я задыхалась, мне было страшно, ужасно страшно. И он везде меня трогал. Он делал все, что мужчины делают со взрослыми женщинами, а я молчала, как и сегодня днем, когда они меня обыскивали, выкрикивали вопросы, которых я не слышала. Я была уверена, что все повторится!

Ужаснувшись гнусности некоторых людей, Эрмина ощутила ледяной холод в груди. Она уже почти удивлялась своему спокойному детству, воспитанию, полученному у строгих, но добрых сестер из Бон-Консея, преподававших в монастырской школе Валь-Жальбера.

Вместе с тем признания Мадлен вызвали в ней тяжелые воспоминания. Два года назад Пьер Тибо, их давний друг, пытался ее изнасиловать. А несколькими годами раньше им с матерью пришлось вытаскивать Шарлотту из лап ее отца, который, напившись, начал к ней приставать.

– Бедная моя Мадлен, как мне тебя жаль! – с трудом выговорила она пересохшими от волнения губами. – И ведь этот мерзавец никогда не будет наказан!

Это слово вырвалось у Эрмины, которая редко бывала грубой. Она тихо повторила его, вне себя от отвращения:

– Мерзавец, гнусный мерзавец! Ты должна была довериться одной из сестер.

– Она бы назвала меня лгуньей, диким отродьем. Тот полицейский бормотал это, засовывая в меня свой пенис: «Держи, дикое отродье, это собьет с тебя спесь!»

– Но впоследствии ты все же решила уйти в монастырь. Почему?

– Сестры в Шикутими были добрыми, преданными, милосердными, и я подумала, что там буду вдали от мужчин – от всех белых мужчин. Увы! Мои родственники не разрешили мне этого сделать. Мне пришлось выйти замуж за того, кого они выбрали для меня. По крайней мере, это был индеец – кто-то из моего народа. Но с ним я тоже страдала. От его прикосновений мне становилось плохо, начиналась рвота. После рождения ребенка он оставил меня в покое. Моей девочке было бы сейчас десять лет, как твоему Мукки[16].

Мадлен замолчала. Эрмина почтительно поцеловала ее в лоб.

– Жизнь тебя не щадила, моя милая Соканон[17]. Мне часто казалось, что Тошан относится к нам, белым людям, с чрезмерным презрением. Он даже ненавидел нас. Но теперь я этому не удивляюсь. Он стал солдатом только для того, чтобы сражаться с нацизмом. Антисемитизм, пропагандируемый Гитлером, его возмущает. Господи, как вообще можно сортировать людей по цвету их кожи, по их национальности?!

– Не знаю, Мина. Но те, кого истязали по этой причине, никогда полностью не оправятся от душевных ран. Я тому доказательство. Перед этими полицейскими я была похожа на мышь, которую вот-вот проглотит змея. Прошу тебя, сохрани тайну о моем прошлом!

– Обещаю тебе, Мадлен. После твоего рассказа мне хочется уже завтра уехать в глубь лесов, подальше от этого города. Я бы так хотела иметь волшебную палочку, чтобы перенести тебя на берег Перибонки! Медведи, волки и лоси пугают меня гораздо меньше, чем некоторые люди. Мы поедем туда в сентябре вместе с детьми.

– Думаешь, получится? – спросила ее подруга слабым голосом.

Она была так измучена, что уже засыпала, хотя еще и не оправилась от ужаса, пережитого в полицейском участке. Эрмина продолжала убаюкивать ее ободряющими словами:

– Да, мы обязательно поедем. И сможем искупаться в речке, пройтись босиком по песку… А вечером мы разожжем костер на поляне, и я буду петь. Тала и Киона тоже придут. Мукки с девочками поджарят на углях сосиски. На небе будут сиять звезды, и мы забудем о войне, о ненависти и обо всем, что с этим связано.

Дыхание индианки стало размеренным. Она спала, прижавшись щекой к плечу Эрмины, которая долго не могла уснуть. Рассказ Мадлен преследовал ее непристойными словами и образами. Невольно она представила собственных дочерей и свою сводную сестру Киону в подобной ситуации и, охваченная ужасом, задрожала всем телом. «Осквернить невинную душу – это самое гнусное преступление на свете, – подумала она. – Что я делаю здесь, так далеко от моих любимых деток и еще дальше от Кионы?»

Ответ отозвался болью в душе и заключался в одном имени: Тошан. «Я должна попрощаться с тобой, любовь моя, – подумала Эрмина со слезами на глазах. – Но это будет всего лишь “до свидания”! Только не “прощай”! Нет, нет!»

Гарнизон, пятница, 22 мая 1942 года

Эрмина раскланивалась перед толпой солдат, которые устроили ей овацию. Она закончила свой концерт, и теперь ей хотелось только одного – быть рядом с Тошаном. Но аплодисменты не смолкали. Ординарец одного из офицеров поднялся на эстраду и подарил ей букет роз.

– Спасибо, большое спасибо! – воскликнула она.