После уроков Михайла Михайлович оставил меня убирать класс, поскольку на перемене я опрокинул урну. То, что это не я один её опрокинул, Михайлу Михайловича не интересовало, он просто сказал:
— Лапин, вам сегодня убирать класс.
Но я-то сразу понял, что это ловушка: я буду один убирать класс, а эти Сиракузовы меня чем-нибудь огреют.
Хочу, чтоб меня поняли правильно: я вовсе не думал, что Михайла Михайлович с ними в заговоре или стал вдруг их невольным пособником, но я нутром чувствовал, что это ловушка, и принял свои меры.
Мы с Верой подключили во дворе шланг и выставили брандспойтный наконечник прямо в окно — в класс, так что, если бы Сиракузовы появились, Вера, по моей команде, сразу же могла включить воду и сбить первой же струёй Сиракузовых с ног.
И точно. Они появились ровно через пять минут вместе со шваброй… и Михайлой Михайловичем.
И я сказал:
— Давай!
Их-то и швабру я увидел, а разглядеть Михайлу Михайловича у меня не было времени, потому что Вера включила шланг, а я немедленно направил этот шланг на своих родственников.
Я никогда не думал, что Михайла Михайлович окажется таким проворным и нырнёт за парту быстрее Сиракузовых, но он нырнул и закричал мне оттуда:
— Лапин, перестань обливаться! Это я! Михайла Михайлович!
И я в ужасе отшвырнул от себя брандспойтный наконечник.
Михайла Михайлович вынырнул из-за парты.
— Будешь мыть пол. Всю неделю, — сказал он. — И вы тоже, — добавил он и, не оглядываясь, вышел из класса.
Поделив класс пополам, мы с Сиракузовыми принялись мыть пол. У нас была тряпка, а у них швабра, и поэтому через десять минут они свою половину закончили, а мы с Верой всё ещё мыли и освободились только через час.
А когда освободились, пошли в кино. И хотя мы фильм уже видели, нам нужно было проверить: пустят нас в кино или нет?
В дверях, за барьером, сидела толстая мама-Сиракузова с подвязанным левым глазом — пчела укусила. И всё-таки, хотя один глаз был у неё подвязан, она нас сразу увидела.
— Облили, — сказала она, — облили, а по такой погоде и воспаление лёгких можно получить….
В пустом фойе уже сидели в одних трусах оба Сиракузова: сушились.
Я толкнул Веру вперёд, чтобы она что-нибудь говорила.
— Это получилось случайно, — сказала Вера. — Меня-то там вообще не было: я во дворе стояла…
«Ага, — добавил я мысленно, — со шлангом…»
— Ну, а дальше-то что? — спросила мама-Сиракузова, обрывая двум каким-то приезжим «контрольку»: те прошли в фойе и остановились в изумлении, увидев голых Сиракузовых. — Что дальше-то? Ну, была во дворе…
— Да при чём тут двор? — сказала Вера. — Мы в кино хотим.
Ей было странно, что можно не понимать этого.
— Билеты покупать надо, вот что, — сказала Сиракузова. — Когда зал заполняется, это одно дело, а когда не заполняется, другое… Билеты покупать нужно.
— Значит, для одних нужно, а для других не нужно? — с горечью и обидой сказал я, подразумевая под этим нас и обоих сидящих в фойе Сиракузовых.
— Посмотрите, как он мне грубит, — удивлённо сказала мама-Сиракузова. — Он мне так грубит… Пчёлы тебя никогда не кусали?
Всё мне стало ясно. Мало того, что она в кино нас не пустила, ещё хочет, чтобы нас пчёлы покусали.
«Самое время свет выключать», — подумал я.
— Зря ты ей нагрубил, — сказала Вера. — Может, их в кино пустили, чтобы обсохнуть…
— Пусть дома сохнут.
Мы словно чувствовали спиной обоих Сиракузовых.
— Теперь куда? — спросила Вера.
— На лодочную станцию, — ответил я.
Поскольку Сиракузовы находились в кино, значит, решил я, на лодочной станции нас не утопят.
Раньше, когда мы туда приходили, лодку нам давали, даже не спрашивая, хотим мы этого или не хотим; ясно было: хотим. Теперь же, едва мы приблизились, из-за берега вышел матрос Сёма и, зевнув, сказал:
— Всё, братцы, хана.
На Сёме была матросская тельняшка, полосы на которой шли почему-то вдоль, а не поперёк.
— Что — хана? — пугаясь, спросила Вера.
Мне доподлинно было известно, что она тоже собирается стать матросом и уже заранее изучила многие матросские выражения: например, «амба», «хана».
— А то и хана. Приказ вышел, — пояснил Сёма. — От вашего четвероюродного брата Коли. Лодку детям не давать. От воды держать их подальше.
Что-то внутри у меня дрогнуло, но я как можно спокойнее спросил:
— Приказ-то когда вышел?
— Сегодня. Утром, — уточнил Сёма. — Это, значит, когда вы в школе знаний набирались. Тут-то вас и подловили… — Но, увидев наши горестные лица, добавил: — Мне, конечно, не жаль: катайтесь… Но приказ есть приказ.
Он сказал это таким тоном, что сразу стало ясно: никогда прежде он никаких приказов не получал и теперь, получив, будет за этот приказ держаться.
— Ладно, Сёма, — сказали мы (мы действительно против него ничего не имели) и пошли вдоль берега, где за каждым встречным кустом нам опять чудились довольные физиономии обоих Сиракузовых.
Что ж, поработали они, надо прямо сказать, неплохо. В этом им нужно было отдать должное. Я даже не думал, что они смогут провернуть все свои угрозы за один день.
— В парикмахерскую пойдём? — деловито спросила Вера.
— Нет, — сказал я.