Синий платочек

Д а ш а (автоматически). "Ложка, кружка, фляжка..." Зоя, если он... Если только он... Он должен жить. Ты понимаешь - должен! Стой! Тише! (Смотрит на перегородку.) Везут из операционной.

З о я. Я ничего не вижу.

Д а ш а. Я тебе говорю - везут. Я слышу. Видишь? (За стеклом медленно движутся тени носилок, людей.) Это он. Его везут.

З о я. Тише!

Дверь медленно открывается.

IV

Входит Селявина. Пауза.

Д а ш а. Скажите...

С е л я в и н а. Сердце крепкое.

Д а ш а (бросается к ней). Антонина Васильевна! Родненькая! Да? Скажите, я хочу слышать... Да?

С е л я в и н а. Да.

Д а ш а. Жив?

С е л я в и н а. Жив. Но ногу ампутировали.

З о я. Какое несчастье!

Д а ш а. Что ты! Это ничего. Это совершенно ничего не значит! Главное он жив. Зоечка, Антонина Васильевна... Вы понимаете это - жив! Он жив! Я сейчас же... (Порывисто бросается к двери.)

С е л я в и н а. Подождите. Сначала успокойтесь. Не забывайте, что он еще не пришел в сознание. У него очень, очень тяжелое положение. Может быть, он будет в бессознательном состоянии еще долго, несколько дней. Ему нужен полный покой, абсолютная тишина...

Д а ш а. Тишина? Да? Антонина Васильевна, вы видите? Я совсем спокойна. Я пойду. Можно?

С е л я в и н а. Идите.

Д а ш а. Я пойду. Он не услышит. Спасибо, Антонина Васильевна! (Шепотом.) Зоя, скажи дома, что я не вернусь. Я пойду совсем тихо. Тихонечко-тихонечко. (Уходит на цыпочках.)

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Палата для одного. Перед утром.

I

Андрей и Даша.

Андрей лежит на койке с забинтованной головой. Он еще

без сознания, хотя прошло несколько дней. На столике,

рядом с лекарствами и цветами, горит лампочка под

цветным абажуром. Даша, очень утомленная, сидит у

постели и читает "Войну и мир". Видно, что она

дежурит, не раздеваясь и не засыпая, уже несколько

суток. Оконная занавеска чуть краснеет от восходящего

солнца. Солнечный свет борется с искусственным. Это

очень утомляет зрение. Даша перестает читать и,

немного свесив голову, всматривается в лицо Андрея.

Входит тихо Селявина.

II

Те же и Селявина.

С е л я в и н а. Вы спите?

Д а ш а. Нет.

С е л я в и н а. Ступайте домой, отдохните. Я пришлю другую сиделку.

Д а ш а. Не надо.

С е л я в и н а. Вы знаете, сколько вы не ложились? С двадцать четвертого числа. Шесть суток. Разве можно?

Д а ш а. Я немножко поспала. На стуле.

С е л я в и н а. У вас опухшее лицо, красные глаза.

Д а ш а. Это от абажура.

С е л я в и н а. Вы очень устали.

Д а ш а. Да. Но это ничего.

С е л я в и н а. А вы упрямая.

Д а ш а. Я не упрямая. Мне здесь хорошо. Я все равно в другом месте не смогу спать.

С е л я в и н а. Как больной? Не приходил в себя?

Д а ш а. Нет.

С е л я в и н а. Ночью не стонал?

Д а ш а. Стонал. Сначала очень сильно стонал и пытался поворачиваться. Мне даже показалось, что он жалуется на боли в ноге. В самой ступне. За эти дни я так к нему привыкла, что угадываю каждое его движение. Как странно! Ноги нет, а ему кажется, что она болит.

С е л я в и н а. Это часто бывает.

Д а ш а. Да. Но это очень страшно. Вы понимаете - он еще не знает, что у него нет ноги. (Закрывает лицо руками.)

С е л я в и н а. Поэтому, когда он придет в себя, вы должны быть крайне осторожны.

Д а ш а. Я понимаю.

С е л я в и н а. Сразу нельзя говорить. Надо очень деликатно. Надо найти слова... Такие слова...

Д а ш а. Я найду.

С е л я в и н а. Беда! В таком цветущем возрасте лишиться ноги...

Д а ш а. Ничего, Антонина Васильевна, это ничего. Главное - он жив. Вы понимаете - жив! Какое счастье! Который час?

С е л я в и н а. Восьмой. (Прислушивается к дыханию Андрея.) Дышит ровно.

Д а ш а. Ему ночью впрыснули пантопон. (Поднимает шторы.) Господи, какое утро! (Подходит к кровати, смотрит на Андрея и тушит лампочку.) Он часто просит пить. Давать? Я не знаю.

С е л я в и н а. Это очень хорошо. Давайте побольше. Томатный сок еще есть?

Д а ш а. Есть.

С е л я в и н а. Давайте томатный сок. Давайте шиповник. Давайте воду с сахаром. Я еще зайду. (Уходит.)

III

Те же, без Селявиной.

Д а ш а (вытирает себе лицо, намочив полотенце из графина, прибирает растрепавшиеся волосы под косынку, отчего ее лицо становится старше и строже. Подходит к окну, стоит, сильно освещенная солнцем, за окном падает сверкающая капель). Какое утро! Какое утро! (Подходит к койке и долго смотрит в лицо Андрея. Очень тихо.) Я тебя люблю.

Пауза.

А н д р е й (в бессознательном состоянии). Водички!

Д а ш а. Пей, родненький!

А н д р е й (медленно приходит в себя). Что это было? Где я?

Д а ш а. В госпитале.

А н д р е й. Вы сестра?

Д а ш а. Сиделка.

А н д р е й. Стало быть, мамаша. (Пытается подняться, стонет.) Ох!

Д а ш а. Не поднимайтесь. Вам не полагается.

А н д р е й. Мамаша, выходит, я ранен?

Д а ш а. Да.

А н д р е й. Руки целы. Голова... (Ощупывает забинтованную голову.) Сильно?

Д а ш а. Довольно большая ссадина над левой бровью. Кожа сорвана, но уже заживает, а кость цела.

А н д р е й. Это меня, видать, об налобник стукнуло, когда под гусеницу мина попала, да я сгоряча не заметил. Петушки взяли?

Д а ш а. Я не знаю. Какие Петушки?