Синие тучки

— Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай! Ай!

Что, кто?

Кто смеет?

Господи помилуй!

Ничего не понимаю!

— Не буду! Не буду! Ай! Ай! Ай! Ай! Никогда не буду!

Целый рой пчел вылетает из улья и впиваются мне в нос, да, именно в нос, единственное место, не защищенное длинной непроницаемой для их класса шерстью.

О, скверные пчелы! Они отлично знали куда нанести удары, чтобы он был чувствительнее!

— Ай! Ай! Ай! Ай! — реву я на весь лес благим матом.

В одну минуту около меня мамаша.

— Молчи несчастный! Что ты делаешь, — шепчет мне на ухо она, — пасечник сейчас проснется и созовет людей. Сейчас, сейчас проснется!

Ho он уже проснулся и, как полоумный, выскочил из своего шалаша и несется во всю прыть по лесу, в ту сторону, где усадьба… И кричит — точно его режут.

И чего кричит?

Велика важность, что на его пасеку забрели два проголодавшиеся медведя! Подумаешь, ужас какой!

Нет, ты покричи тогда, когда в твой нос занесется с десяток этих окаянных жалящих нестерпимо существ, которые называются пчелами! Желал бы я знать, что бы ты сделал в таком случае!

И продолжая выть на весь лес, я тру себе нос лапой и верчусь, как волчок на одном месте.

— Тише! Мишенька! Тише! — машет меня отчаянным голосом мамаша. — Видишь, люди бегут!

— Люди! Где? Этого еще недоставало.

Я делаю безумный скачок и исчезаю в чаще. За мною следует и мамаша.

Раз! Два! Раз! Два! Три!

Вот так скачка! Любой косой заяц позавидует. Люди отстали. Они теперь далеко и никакими судьбами им нас не догнать.

До свидания! Будьте здоровы!

И, смело сквозь слезы, я посылаю им воздушный поцелуй, очень довольный, что удалось спасти свою шкуру.

— Мишенька! Моя радость! — что они сделали с тобою! — восклицает моя мамаша, бросив беглый взгляд на мое лицо.

Я решительно не понимаю, в чем дело… По пути нам попадается ручеек. Заглядываю в него, в прозрачную голубовато-светлую воду и вскрикиваю от неожиданности:

— Мой нос!

— Нет, не нос, а репа.

Окончательно репа. Так он вспух и раздулся от укусов этих отвратительных пчел.

Прекрасное украшение! Нечего сказать!

Есть от чего заплакать!

Я иду домой с понуренным видом!

Подумайте сами, приятно ли носить репу вместо носа такому красавцу, как я, молодому медвежонку? Бурка сочувствует мне и самым тщательным образом занимается моим раненым носом… Она дует на него и прикладывает к нему какую-то травку, которую считают целебной.

Милая Бурка! Приятно иметь такую славную заботливую сестру…

IV.

Мне здорово-таки попало от папаши в тот же вечер, когда он, вернувшись домой, узнал о том, как отличился его Мишенька. Хорошую трепку получил ваш покорный слуга… Мамаша заступалась всеми силами за своего любимца, говоря, что во всем виновата злополучная встреча с зубоскалкой, которая «сглазила» бедного, маленького, неопытного Мишеньку.

И все-таки бедному маленькому Мишеньке немало досталось, несмотря на заступничество доброй мамаши.

Прошло несколько дней со дня моего первого неудачного выхода на промысел. Мало-помалу я стал опытнее. Теперь уже не полезу в улей, когда там находятся пчелиные рои. Нос у меня зажил через неделю и потерял свою ужасную репообразную форму. Теперь я научился, благодаря мамаше, откапывать в земле съедобные коренья, отыскивать птичьи яйца, задирать глупеньких зайчат, сусликов и прочую живность вплоть до птицы включительно. Теперь осталось пройти самую трудную науку. Уметь обмануть бдительность людей и напасть на их съестные припасы тогда, когда меньше всего они ожидают этого…

Но для этой науки я был еще слишком молод, и мамаша решила обучать меня ей значительно позднее.

Но вот к этой-то именно науке особенно и лежало у меня сердце… Не знаю, что меня так заинтересовывало в ней. Простое ли упрямство, каким обладают все маленькие дети и на которых в данном случае очень похожи и молоденькие медвежата, или просто меня влекло ко всему таинственному, опасному, захватывающе-интересному, — не знаю.

Только раз поутру я тихонько шепнул Бурке:

— Пойдем сегодня на сенокосы, мне очень бы хотелось полакомиться молочком с хлебом.

— Нельзя, мамаша не позволила, — степенно отвечала Бурка, которая больше всего в мире любила играть во взрослую благонравную девицу.

— Но мамаша ничего не узнает. Она пойдет в гости в соседний лес к старой больной бабушке Лохматке и вернется только к ночи. Мы сто раз успеем сбегать за это время на сенокос и обратно! — соблазнял я сестрицу.

— Ах, Миша, право, нехорошо это… Узнают наши — рассердятся. И потом, не дай Бог, что с тобой случится. Ведь молод ты для таких экскурсий.

— Ничуть не молод! В мои годы другие медвежата себя совсем взрослыми считают, — защищался я. — А ты подумай только, как долго мы не пробовали вкусного молочка с хлебцем! Какое это очаровательное лакомство! Право, стоит ради него пожертвовать даже своей шкурой.

— Ах, что ты! Что ты! — испугалась Бурка, у которой уже начинали течь слюнки при одном напоминании о любимом кушанье.

Большая лакомка была Бурка, и ей за это порядочно-таки доставалось от родителей.

Долго мы спорили и пререкались с сестрою.

Наконец Бурка уступила мне, как младшему брату и общему любимцу.